В детстве мама часто приходила ко мне по ночам, чтобы спеть колыбельную. Её голос был красивым и мелодичным словно ручей журчащий на солнце. Я не вслушивалась в слова колыбельной, мне просто нравилось слушать её голос. Он помогал мне справиться со страхом и ужасом который творился у меня внутри. Я часто ложилась спать с мыслью, что не проснусь на следующий день. И до сих пор эта мысль не покидает меня. Но уже не так страшно.
Я постепенно погружаюсь в сон, и все мысли улетучиваются.
Глава третья.
Полоток становиться то чётки, то расплывчатым. Запах дождя проникает в мою комнату через приоткрытое окно. Я выбираюсь из постели и медленно подхожу к окну. Воздух прохладен и чист. Солнце ослепительно отражается в лужах. За дверью слышаться шаги и голос Пенелопы. Она без стука врывается в мою комнату, и садиться на кровать.
— И долго ты собиралась от меня скрывать? — спрашивает она и скрещивает руки на груди. Я глубоко вздыхаю и направляюсь в её сторону. Неужели она узнала о Нике?
— Что именно? — дрожащим голосом спрашиваю я. Пенелопа хватает меня за плечи, и её ногти впиваются в мою кожу. Если она всё знает, значит, мама тоже, она ей всё рассказывает, каждую мелочь, ничего не упускает.
— Что препараты тебе не помогают — холодным тоном говорит Пенелопа и от её голоса мне становиться не по себе. В этот момент она напоминает маму, такую же непоколебимую и сильную. Я не похожа на маму совсем, лишь глаза. Остальное всё от отца, а у Пенелопы даже характер как у нашей матери.
— Откуда ты узнала? — я делаю глубокий вдох с невинным видом. Как ей объяснить, что я не хотела расстраивать маму, она и так уже во мне разочаровалась.
— Это неважно, я не скажу маме, она уже и так подавлена — она опускает руки и снова садиться на кровать — Не спит по ночам, потому что волнуется за тебя. Не подведи её, Лайя.
Пенелопа покидает мою комнату, громко хлопнув дверью. Я разглядываю стену, где висят наши фотографии. Взрослые люди говорят, что не прочь бы вернуться обратно в детство. Но я не хочу возвращаться в детство, потому что оно было мучительным. Для меня. Для моей семьи. Я срываю со стены одну из фотографий и кладу её подальше в ящик. Когда — нибудь я обязательно её сожгу. Не медля ни секунды, выхожу из комнаты и застаю всех на кухне. Отец сидит за столом, держа в руках газету, рядом с ним стоит маленькая белая чашка кофе. Пенелопа как всегда сидит с телефоном, она кидает на меня равнодушный взгляд, затем отворачивается. Мама садиться рядом с Пенелопой.
— В чём дело? — спрашивает она, когда я не решаюсь сесть с ними за один стол. Потому что лишняя. Потому что не нужная.
— Ни в чём — пожимаю плечами и всё — таки сажусь. Сестра недовольно хмыкает, и принимается за еду. Завтракаем мы очень редко вместе, только по выходным. Повисает долгая пауза. Мама, опустив голову, не смотрит на меня, словно я чудовище. К сожалению, сегодня не нужно на работу, я бы очень рада была бы, увидится с Бейли и рассказать про всё, что у меня накопилось в душе. Я надеюсь, что с Ником всё хорошо, и мы можем возобновить наши прогулки, они не дают мне окончательно сойти с ума.
После завтрака мы снова расходимся по комнатам, я сажусь на кровать и притягиваю колени к груди. В этой комнате я заперта как в клетке. Я одну бесконечную секунду смотрю на горизонт, и желание оказаться за пределом забора становиться ещё сильнее. Там нет правил. Нет законов. Нет комендантского часа.
К вечеру Ник стучит в окно, и моей радости нет предела. Я уже заранее одета в тёплую одежду, чтобы не замёрзнуть. Он помогает мне спуститься с окна, и его рука находит мою, и мы шагаем по привычной нам дороги. Я не решаюсь спросить у него про тот день, когда он строго настрого сказала сидеть дома.
Стук моего сердца отдаётся в ушах. Прошлый раз на чуть ли не заметили. По дороге я слушаю мягкие частые удары капель по земле. Дождь совсем тёплый, потому что летний. Глаза немного привыкают к темноте, я крепче сжимаю руку Ника, чтобы убедиться, что это не сон, и он не раствориться в любую секунду. Ник выше меня на несколько фут, он, как и все остальные охранники сильный.
Так что мне не стоит бояться.
Всю дорогу мы идём, молча, он настолько крепко сжимает мою руку, словно боится, что если отпустит я смогу убежать. Когда мы приближаемся к дереву я всё — таки спрашиваю:
— Ты был когда — нибудь за забором? — Ник останавливается, отпускает мою руку, и смотрит целую вечность то на меня, то на забор, который мелькает вдалеке. Всего на мгновенье на его щеках проступают желваки. Он проводит рукой по волосам и наконец отвечает: