Радостный и обнадеженный, с новым дружком весело побежал Васятка из цеха.
И вот уже второй месяц, как он в ремесленной. И батюшка успел потаскать за вихры, постукать о парту лбом, чтобы лучше, не цокая, читал «Отче наш». А у Васьки все срывается на «Отце». Никак ему не дается этот звук.
Ругается он «цортом», а все ребята смеются: какое же это ругательство?!
Начнет отбрехиваться, опять смех.
— Ну цо, ну цо, — ворчит Васятка. Ребята же вокруг давятся от смеха.
— Скажи: «Чё причепились?», — гогочут парни.
А у Васятки выходит «цо прицепились». Разве ж он знает, что словечко «прицепились» он как раз говорит правильно, а они перевирают.
Зато на задачках отыгрывался: быстрее всех считал и прямо без бумажки, в уме складывал ответ. Не зря его сразу в третий класс приняли.
— Не башка — коцан прямо, — добродушно издевались теперь над его цоканьем ребята.
Уже и в мастерских ремесленного начал работать Васятка. Правда, не в таком цехе, как Игнат, а у электриков. Целый день цинковые пластинки надраивал, какую-то накипь с них счищал. И у тисков работал — опиливал железяку под угольник. Теперь с годами силенка пришла, и слушалось пилы железо, а рука подчинялась Васяткиному желанию пилить ровно, без завалов. Любили ребята набрать железных опилок на масленую руку — машинного масла хватало — да и сделать кому-либо «общую смазь». Сожмут грязной лапищей и лоб и нос покрепче и проведут всей пятерней вниз. И щеки, и рот, и подбородок, и шею так вымажут, что хоть пемзой оттирай.
Сегодня у них мастерские с полудня. А на завод ребята решили пробраться рано утром, задолго до гудка. Надумал Филя дружку завод показать. Знал он потайной лаз в каменной заводской стене. С улицы он скрыт горушкой шлаковой щебенки, а с заводской стороны прямо к стенке навалены бревна. Только у самой пробоины кто-то умело вытащил несколько бревен так, что образовался темный тоннель. Он ведет на дальний черный заводской двор, заваленный старыми строительными материалами да кучами ржавого железного лома.
— Ты, Васятка, не боись! — Филька по-хозяйски гостеприимно тянул своей культяпой рукой Васятку в узкую щербатую дыру пролома.
Шныряя меж горами железного хлама, ребята пробирались в ведомом только одному Фильке направлении, туда, где в заводском дыму подымался высоченный кирпичный сарай. Этот огромный, густо закопченный красноватый домище особенно удивил Васька размерами своих окон. В каждое из них свободно могла бы пройти вся целиком, с соломенной крышей и входным крылечком, изба, в которой они еще недавно жили с матерью в деревне. Разве что для этого надо было вынуть решетки, которые, как в тюрьме, железными прутьями делили эти окна на восемь частей. Впрочем, каждое из восьми таких засаленных и густо пропыленных стекол было выше Васька, хотя он уже и сам вымахал по мочку отцова уха. Окна эти поровну разделялись высоченными арочного типа въездными воротами. Далеко выступали вперед кирпичные стояки, подпирая массивные верхние балки строения. А посередине дома, прямо под конек крыши, проходил еще один такой широкий опорный кирпичный столб.
«И какой же он грязный, весь прокопченный, — подумал Василек, — неужто, как наша старая изба, топится по-черному?»
А Филька опять потащил его за рукав.
— Ну, раззявился… Мотри, долбанет тя «кукушка» — костей не соберешь!
Филя-то давно знал, что все волшебство этого неважнецкого снаружи цеха там, внутри. И он решительно поволок за собой дружка.
Василька не обидело даже презрительное слово: «раззявился». Он был ошеломлен немыслимо гигантскими размерами этого здания.
Конечно, это истинная правда, что ни наяву, ни во сне еще не приводилось ни Филе, ни Васятке видеть настоящий дворец. Разве что в сказках об этом слыхивали. Но, видно, так уж заведено у людей, что диво дивное, стоит ему открыться человеческому глазу, неминуемо сравнят с неведомым. Так и сейчас. Только-только попали ребята под высоченные, словно купол неба, своды нового паровозного цеха, как у Фильки вырвалось:
— От теперь вали, пяль глазишша свои немытые… Это, брат не кака-нибудь простая домина: дворец настоящий, хоромина.
И Васятка так же все это понял: ни дать ни взять дворец. Ширина — куда там площадь городская, а с конца в конец и глазом не измеришь, почитай, не аршинами, саженями кидать надо. Они с Филькой тут будто букашки махонькие. Да никто и не замечает их здесь даже. А кому и заметить — люди рабочие, так же, как и они, в этом просторе немыслимом растворились. Кругом работа идет — повсюду шипит, и стучит, и скрежещет, а людей почти и не видать.