Пани Снизовска часто завидовала узгорцам — тем, кто селился на взгорье, окаймленном широкой, по веснам шумливой рекой и более узкими речками, ее притоками, а с их заречной стороны — еще и глубокими оврагами. И рынок там, по ее словам, богаче, и цены не выше, а сторговать было куда легче, нежели здесь, где селилось много народу и каждый норовил покупать самое дешевое. Особенно ее не устраивала дальность толкучки от этих окраинных мест уездного города. Было бы это рядом, глядишь, чаще можно бы доставать за полцены спорки, которые в умелых руках мастерицы превращались в новенькие, «с иголочки», верхние вещи — поневы, бурнусы, кафтаны, поддевы. А уж о том, что на толкучке по случаю можно дешевле достать сколько надо стекляруса и бисеру и из-под полы льняного полотна, которое тайно умелые люди проносили с ткацкой фабрики, недавно построенной бельгийским акционерным обществом, и говорить не приходится.
Конечно, спроси Маринка прямо у хозяйки, как ей разыскать отца и брата, может быть, пани Снизовска что-нибудь и придумала бы.
Но Маринка ни о чем таком никогда у нее не спрашивала. Мечта о встрече с братом слилась у нее с мечтой о дальнем путешествии.
На подходах к городу строилась чугунка, а напротив того места, где впадают в главную реку два притока, стояла пристань, куда подходили пароходы. И Маринке теперь было ясно, что пешком, да с ее ногами не добраться ей до Москвы. Вот если бы пароходом или по чугунке? Но такое доступно разве только самостоятельным людям. Может быть, и не очень богатым, но таким, как пани Снизовска. Она все может. Сошьет выгодно побольше одежки, вот и капитал: кати куда хочешь.
Пани Снизовска мастерица на всю округу.
«Проше, пани», «дзенкую, пани» — только и слышит Маринка, добрые, любезные слова, обращенные к хозяйке ее заказчиками.
И Маринка решила, что единственная ее дорога к такому же завидному положению среди людей — это умельство. Надо хорошо научиться шить, чтобы самые богатые заказчики, даже с Замковой улицы, шли с просьбами только к ней. Подружиться с ними, глядишь, можно стать и компаньонкой прославленной портнихи. Возвращаться она не будет. У нее нигде теперь нет родного гнезда.
Маринка так старательно работала и была так исполнительна, что хозяйка сжалилась над девочкой. Она стала учить ее кроить, разрешала помогать в работе над не очень сложными заказами, учила правильно сидеть за машинкой, вести ровную и красивую строчку. И в этом у девочки были успехи. Пани Снизовска, принимая ее работу, нередко с улыбкой говорила:
— Но вшистко в пожондку, мила!
Маринка теперь и понимала даже, что это значит: «все в порядке, милая!» И это было очень приятно.
Обида на дедушку и бабушку не проходила. Не могла им простить девочка, что оттолкнули ее от отца, прогнали от себя, лишили родного очага. «Они от старости выжили из ума», — со злостью думала она.
Швейное ремесло давалось Маринке легко. У нее были сильные и проворные руки, а привычка к повседневному труду выработала в ней теперь и настойчивость. Через полгода она уже самостоятельно и свободно шила ситцевые платья для детей, подростков и девушек. Хозяйка позволяла ей брать деньги с ее клиентов за работу. И Маринка стала копить серебро и медь, складывая деньги в гипсовую копилку-собачку, купленную из первого заработка. Но хозяйка теперь помимо ее основных обязанностей по дому и уходу за младенцем все чаще поручала ей скучную и трудоемкую работу: метать петли, заметывать внутренние швы, подшивать подкладку, утюжить юбки и жакеты. Особенно нудно было распарывать старые вещи, которые пани Снизовска за бесценок покупала на толкучке, а затем пускала в перелицовку и продавала там же как новые. Зато хозяйка стала к ней менее требовательна в домашних делах, все чаще сама возилась с младенцем, почти не посылала Маринку по лавкам или на базар, помогала в стирке белья.
Вскоре Маринка стала первой помощницей своей хозяйке в ее главном деле — швейном ремесле.
Соседи любили Маринку за ее веселый и открытый характер. Хозяйкиным детям она часто шила из обрезков материи платьица для кукол, рассказывала им дедушкины сказки, защищала, если кто-нибудь обижал их на улице.
Особенно дружила она с соседскими мальчишками. Она никогда не плакала и не обижалась, если кто-нибудь нечаянно причинял ей боль. Но если кто с затаенным злом ударит по ее больным ногам бабкой, «чижиком» или мячом, а то и толкнет так, что Маринка валится наземь, она встретится с обидчиком один на один и объяснит ему его подлость, а затем надает таких крепких тумаков, что другой раз трогать ее у того надолго отпадает охота.