Александр прошел вдоль изгороди, рассматривая плакаты и стараясь ничего не упустить из того, что говорил Штайнерт. Это было нетрудно, потому что толпа возле дуба безмолвствовала, а движения машин на улице почти не было никакого. Изредка прошуршит по асфальту модный «мерседес» и исчезнет под аркой соседнего переулка, где топтался какой-то человек в форме, то ли солдат, то ли полицейский. О пасторе Мартине Нимёллере Александру приходилось слышать. Этот человек в самый разгар «холодной» войны бросил вызов подозрению и недоверию к Советскому Союзу, господствовавшим в Западной Германии в начале пятидесятых годов. Он был первым религиозным деятелем Запада, приехавшим в нашу страну в поисках доброжелательного диалога.
К черной машине, стоявшей на другой стороне улицы, подъехала еще одна точно такая же, и из нее вышли двое полицейских. И только тут Александр разглядел, что люди, стоявшие по ту сторону машин, словно бы прячущиеся за ними, — тоже полицейские. Приехавшие что-то сказали другим полицейским и пошли через дорогу, как показалось Александру, прямо к нему пошли. Сделав вид, что заинтересовался чем-то в стороне, Александр пошагал от них вдоль загородки, увешанной плакатами. Быстро оглянулся, увидел, что полицейские, перейдя улицу, тоже идут вдоль загородки, только с другой стороны. Тогда он отошел к толпе, втиснулся между женщиной с плакатом на спине и высоким мужчиной в очках. Человек этот оглянулся на него, и Александр узнал Хорста.
— О, вы тоже здесь? Как провели ночь?
— Хорошо…
Полицейские прошли вдоль всей загородки, поверх нее разглядывая толпу, и исчезли под аркой в переулке. Александр вынул платок и принялся вытирать вспотевший лоб. Оглянулся на пастора. Но над толпой уже стоял кто-то другой, провозглашал таким же тонким и высоким голосом:
— «Покажи ми веру твою от дел твоих», — сказано в послании Иакова. А я говорю: познается христианин не от слов «Господи, Господи!», а от подвига против всякого греха!..
«Неужто собираются перейти от слов к делу? — с беспокойством подумал Александр. — Может, и полиция это знает, недаром ее столько…»
Он снова отошел от толпы к загородке. На арке сбоку была надпись, но что там — издали не разобрать. От арки по ту сторону переулка тянулся высокий забор — металлическая сетка. За сеткой — зеленый луг с редкими черными стволами деревьев, а на лугу — два солдата в пестрых маскхалатах, с засученными рукавами и автоматами на груди. Ни дать ни взять — эсэсовцы из кино.
— Александр! — позвали его из толпы.
Толпа распадалась, растекалась от центра, образуя большой круг, как вчера у костра, только теперь в середине было пусто. Корявый ствол дуба тоже оказался в кругу, словно был одним из участников собрания. Фред тоже стоял там, махал Александру рукой, звал. Он подошел, чтобы не стоять одному в стороне, не привлекать к себе внимания. И тут увидел, что люди передают по кругу ковригу хлеба. Каждый отщипывал от нее кусочек. И Александр тоже отщипнул. Хлеб был самый обыкновенный, ну, может, чуточку пресноватый. Потом точно так же, по кругу, дошла до него большая деревянная миска с красным вином. Люди весело переговаривались между собой, смеялись, и никто не обращал внимания на полицейских, похаживавших за загородкой.
В центр круга вышел здоровенный парень с волосами до плеч и длинным лошадиным лицом. Вышел и пастор Штайнерт с гитарным футляром под мышкой. Вынув гитару, он подал ее парню, а футляр раскрыл и положил на землю. Началось очередное действие этого необычного представления. Парень играл что-то призывно-ритмичное, и люди выходили из круга один за другим, останавливались у раскрытого футляра, ярко горевшего на солнце красной подкладкой, бросали в него монеты. Монеты были все больше крупные, в пять и десять марок, они тяжело, звучно ударялись друг о друга в глубине футляра, и стук их ритмично вплетался в гитарный перезвон, словно тоже был частью призывной мелодии.
Вероятно, это и был конец мероприятия, поскольку круг стал распадаться, многие пошли к проходу в железном заборчике, к своим машинам. А полицейские все стояли, осматривали людей одного за другим, словно выискивали кого.