— Моей?! — Ясно было, о чем речь, но он нарочно валял дурака, боялся, что и Фред тоже, как Хорст Крюгер и Каппес, начнет мусолить любимую здесь тему о равной ответственности стран.
— Что — ты?! Маленький листок, занесенный случайным ветром…
— «Дубовый листок оторвался от ветки родимой, — перебил Александр. — И в степь укатился, жестокою бурей гонимый…»
— Это стихи?
— Лермонтов. Знаешь? Вот и я сейчас вроде того листка.
— Не-ет! — Фред покачал головой. — Я знаю таких, как этот листок. Но ты — нет. Ты скорее, как это? — колобок. Сказка такая, да? Даже сейчас я тебя везу, а ты вроде как сам едешь. «Я от дедушки ушел, я от бабушки ушел, и от тебя, волк, уйду». Так?
— А ты как бы хотел?
— Так, так! Отец рассказывал о русских, и я верил: умрут, а не выдадут. Душа большая, потому и прощают всем, даже вчерашним врагам. А тут приезжают от вас всякие, называют себя русскими, а ругают все русское, нехорошо ругают. Кому верить? А ты мне нравишься. Ты возвращаешь мне веру в слова отца.
— Не перехвали, — сказал Александр. — Аз есмь грешен, — сказал он по-русски, как мог, повторил по-немецки и замолчал, замаялся воспоминаниями о Саскии.
Фред засмеялся понимающе.
— То не грех.
— А знаешь, какой из семи смертных грехов самый страшный? Прелюбодеяние.
— Устарело.
— Что?
— Семь грехов. Теперь их больше. И самый страшный — унижение родины. Хуже, чем оскорбление матери.
— Интересно.
— Что интересно?
— Всё. И то, что именно ты это говоришь, и то, почему говоришь.
— Прелюбодеяние хоть и извращенная форма, но все же — любо-деяние. И я не знаю, что из двух крайностей лучше в общении с женщиной — оставаться холодным камнем или напропалую флиртовать. Вон как ты вчера взбудоражил наших женщин.
— Может, это ты их взбудоражил.
— Ко мне они привыкли.
— А знаешь ли ты, что я тут чуть не влюбился? А она оказалась пастором. Саския… — Он сам удивился, как легко произнес это имя. Еще несколько дней назад не решился бы никому признаться в своем увлечении. А теперь мог сказать даже «чуть». Это могло означать только одно: наваждение проходит. Или Фред на него так влияет? Легко и просто было перед ним опорожнять душу от невысказанного. Как перед исповедником.
— Любая любовь лучше любой ненависти, — сказал Фред.
— Но лучше высокая любовь.
— Кто спорит?
— А высокая ненависть?
— Что?
— Ну… лучше сказать: святая ненависть.
— Звучит все равно как «святой сатана».
— Это все умствования, Фред. — Он помолчал и заговорил медленно: — Я здесь избегал разговоров о войне, а сейчас скажу: именно ненависть дала нам силы победить. Святая ненависть.
— Нет, нет! — Фред замахал сразу обеими руками, оторвав их от руля. — Отец говорил о вас совсем другое.
— Другое он говорил об отношении к пленным. А о стойкости русского солдата разве не говорил? О его выносливости, самоотверженности, презрении к смерти? Если бы ничего этого не было, как бы русские оказались в Берлине? Задумывался над этим?
— Конечно. Большая территория, большие материальные и людские ресурсы, наконец, ваш общественный строй, позволивший максимально централизовать и направить все средства и возможности на войну. Разве не так?
— Так, да не совсем. Слышал ты о таком понятии — массовый героизм? Задумывался ли о том, почему, несмотря на колоссальные потери на фронтах, число самоотверженных людей, героев, не убывало, а скорее наоборот? Одни герои погибали, откуда брались другие?
— Наверное, русские такие воинственные?
— Воинственные? Совсем нет. Русские скорее безмерные добряки, отчего и страдают на протяжении всей истории.
— А вон сколько захватили…
— Что захватили?
— До Тихого океана.
— Это не захваты, дорогой Фред. Тысячу лет, а может, и больше Россия, Русь сдерживала напор кочевой степи. И сдержала, и этим, кстати сказать, спасла Европу от разорения. А потом, когда кочевой образ хозяйствования в результате закономерных исторических процессов изжил себя, начался обратный процесс, — распространение на восток более передовой земледельческой культуры. Только и всего. Немногочисленные кочевые народы, которые жили на этих территориях, перешли на оседлый образ жизни и существуют поныне, имеют самоуправление, автономию. Ну-ка найди что-нибудь похожее, скажем, в Соединенных Штатах Америки?