Луиза прервала, чего никогда прежде не делала.
— Вечером поговорим об этом. А пока поезжайте, Вальтер ждет.
Судя по темпераменту, Вальтер мог ждать хоть до вечера. Но это Александр понял лишь теперь, когда автобан стелил уже не первый десяток километров.
Дорогу стремительно перебежал темно-бурый заяц. Он мчался так быстро, что казалось, будто задние ноги отстают от него. Александр обеспокоился: на такой скорости столкновение даже с зайцем может дорого обойтись. Но Вальтер оставался таким же невозмутимым.
— Вы счастливый, — сказал он. — Я сколько езжу, ни разу зайца на автобане не видел.
Только теперь Александр разглядел в стороне сплошную металлическую сетку. За ней виднелась еще одна сетка, такая же высокая. Но этот заяц все же как-то проскочил. Значит, мог и другой? Он сказал об этом Вальтеру. Тот повернул голову, посмотрел на сетки и бросил коротко:
— Не проскочит. Починят.
И столько было уверенного спокойствия в его голосе, что Александр сразу поверил: действительно починят. А через минуту он уже и удивлялся своим страхам: если бы не чинили своевременно, как бы могли существовать такие сверхскоростные дороги?
Затем автобан пересек какой-то поселок, отгороженный от дороги двумя сплошными бетонными стенами, — и для того чтобы случайно кто не выскочил на дорогу, и как глухое ограждение от шума. А потом показались впереди шпили большого города. Бремен! Полста километров, а доскакали до него за каких-то двадцать минут.
Что он знал о Бремене? Только то, что сюда направлялись когда-то бременские музыканты из одноименной сказки братьев Гримм. И когда он увидел на улице бронзовое изображение этих музыкантов — осла, собаку, кошку и петуха, взобравшихся друг на друга, — то обрадовался им, как старым знакомым. И показалось: старина и сказочность тут на каждом шагу. Правда, прежде чем получить возможность делать эти шаги, Вальтеру пришлось долго колесить по городу в поисках стоянки. Суббота, город был переполнен машинами. Двадцать минут понадобилось, чтобы проехать от Ольденбурга до Бремена, и почти полчаса, чтобы найти место, где можно приткнуть «фольксваген». Зато, когда избавились от него и ушли не оглядываясь, почувствовали себя вольными птицами.
Это был не провинциальный Ольденбург с его тихими улицами: к старому центру Бремена и в обратном направлении двигались потоки людей. А в самом центре эти потоки разбегались по узким щелям старинных переулков. Здесь не ощущалось тесноты: лабиринты средневековых улочек каким-то образом умудрялись вобрать в себя современные массы людей.
Они долго бродили по этим невероятно узким — едва вдвоем разойтись — улочкам, словно по живописным ущельям с краснокирпичными стенами, с высокими и узкими — в три окна — домами. И самым интересным было то, что город этот не был музеем, в домах жили. Иногда удавалось заглянуть в окно или в раскрытую дверь и убедиться, что жили вполне по-современному, даже комфортно. А первые этажи сплошь были отданы крохотным магазинчикам, кафе, мастерским. За широкими окнами сидели девушки, не обращая внимания на глазеющую толпу, тянули что-то стеклянное в синем и длинном пламени газовых горелок. А в соседнем окне эти стеклянные поделки были уже выставлены для продажи. Чуть дальше в крохотном дворике стояли маленькие столики, люди отдыхали за ними, пили какие-то напитки из высоких бокалов. В тесных проходах возникали неожиданные скульптуры, бронзовые и мраморные, и фонтанчики, чудно подсвеченные витражами.
В одном месте дома отступали друг от друга, образовав небольшую площадь — десять шагов в длину и столько же в ширину. Здесь было не протолкнуться. Люди стояли вдоль стен и смотрели вверх, где между конусообразными крышами в три ряда висели колокольчики.
— Это же знаменитые бременские колокольчики! — восторженно говорили люди. — Сейчас играть будут.
Александр ничего не знал о них, но через минуту и ему начало казаться, что где-то слыхал об этих колокольцах.
И вот они зазвенели. Обыкновенно зазвенели, тихо и надтреснуто. Наши ростовские звоны, которые Александру пришлось слышать только в записи, в сравнении с этим треньканьем были могучим божественным пением хора ангелов рядом с надсадным хрипом пьяных забулдыг. Но это были старинные колокольцы, и им внимали с глубоким почтением. Как только они зазвенели, часть полукруглой башни, стоявшей в углу площади, вдруг начала поворачиваться, и там, где было окно, возник большой барельеф с надписью, рассказывающей об известном, о том, что человек с древнейших времен стремился покорить морскую и воздушную стихии. Барельефы сменялись один другим, сообщая замеревшим зрителям о первых самолетах и дирижаблях, о гигантских кораблях, переплывавших Атлантику. Этакий публичный телевизор дотелевизионной эпохи. Колокольцы тренькали незамысловатую мелодию, башня медленно поворачивалась, показывая свои простенькие картины, и люди внимали, и ни один не покинул площади, пока продолжалось это представление.