— Чашечку кофе, чашечку кофе.
— Я бы чего-нибудь выпил, — сказал он, показывая на пивную.
— Не здесь, только не здесь…
Она потащила его обратно мимо хозяйственного магазина, и одежного, и кондитерского, свернула в совсем узкий переулок, куда он еще не заходил, и вывела на площадь возле театра.
— Дома все есть. И завтра рано вставать.
— Чего завтра-то рано? — удивился он. — Завтра же свободный день.
— Завтра мы последний день в Ольденбурге, — уточнила она.
— Последний день. Поболтаюсь по городу последний раз, куплю кое-что.
— Купите в Штутгарте.
Он даже остановился, пораженный ее бестолковостью. Нет же денег на дорогу, неужели не понимает?
Она порылась в сумочке, вынула белую картонку. Это был железнодорожный билет от Ганновера до Штутгарта и обратно стоимостью 160 марок.
— Вот, чтобы вы больше не говорили.
— Зачем, Луиза? — Он растерялся от такой щедрости. — Я же не смогу отдать марки.
— Пойдемте домой, пойдемте, завтра рано вставать, — простецки перевела она разговор на другую тему.
Он шел за ней, — со стороны посмотреть, вел ее под руку, на самом же деле, он это чувствовал, именно шел за ней, — и все думал о загадочном немецком характере. Все-таки не скопидомы они, просто расчетливы. И не такие уж сухари, просто сознательно сдержанны…
VIII
— Александр, пора вставать!
Сегодня этот зов не застал его врасплох. Вставший раньше и успевший побриться, он сразу же вышел.
— О-о! — изумилась Луиза и, сама еще не готовая, забегала по квартире.
В ожидании завтрака он вышел на лестницу. На столике у двери лежали газеты и несколько ярких рекламных проспектов. Полистав их, спустился на крыльцо, помахал руками, имитируя физзарядку, затем толкнул калитку и оказался на улице. Вдоль тротуаров вплотную друг к другу стояли машины. А людей не было ни одного, и окна во всех домах занавешены. Белый туман висел меж белыми домами, делая улицу призрачной, нереальной. Словно это была белая ночь и люди все спали.
Улица ничуть не изменилась и через полчаса, когда они выезжали. На этот раз ехали вдвоем. Луиза сидела за рулем, а Уле, как она объяснила, остался дома готовиться в завтрашнюю дорогу. Еще за завтраком Луиза торжественно объявила, что сегодня она на целый день возьмет Александра в плен и покажет ему свою родину.
— Вы же показывали мне свою родину, вот и я хочу показать, — капризно объяснила она, словно Александр возражал.
Впрочем, он бы, может, и возразил, — последний день в Ольденбурге, а он снова уезжает из города, — да что скажешь после вчерашней щедрости Луизы, по существу подарившей ему вместе с билетом до Штутгарта целое путешествие по стране.
— Я думаю, сегодня вам будет интересно.
Она все время думала за него, совершенно уверенная, что желаемое ею желательно и ему.
Александр молчаливо согласился, утешив себя тем, что любая здешняя местность для него такая же «терра инкогнита», как и улицы Ольденбурга, которые он как следует не успел посмотреть.
За городом туман еще больше сгустился: в трехстах метрах ничего не было видно. Наползая с близкого Северного моря, он затянул, казалось, всю Нижнюю Саксонию. Дорога вела через бесконечные кочковатые луга, там и тут пересеченные проволочными изгородями. Луга тонули в тумане как в молоке, но заблудиться было невозможно: дорога путеводной нитью вела в туман, в пустоту, но была она такой обихоженной, что все время оставалось ощущение близости какого-либо поселка, или отдельного, обозначенного на карте, домика, или дорожного указателя, по которому легко сориентироваться.
— Вот тут я и жила, — говорила Луиза. — Родители — крестьяне — были бедны. Бегала в школу за четыре километра. Теперь этой сельской школы уже нет, на машинах возят детей в город… А вот и мой дом.
Дом был большой, крепкий, краснокирпичный, по русским крестьянским представлениям, очень даже безбедный дом, почти помещичий. Над высоким крыльцом резная надпись — «Sieh regen bringt Segen», которую можно было перевести так: «Деятельность благословенна». И внутри он был довольно богат, этот дом, — большой коридор, гостиная с мягкими диванами и сервантами, две спальни, еще комнаты — для детей, большая умывальная комната со стиральной машиной в углу, отдельно душевая, отдельно туалет. Наверх вела широкая лестница, и там, наверху, тоже были две комнаты и хозяйственные помещения с полками для разных компотов и солений. И еще лестница — на чердак, огромный, с белыми дощатыми полами, подбитый под крышей толстым слоем пенопласта.