— Это уже, милая моя, казуистика.
— Праведный верою жив будет, сказал пророк, верою!..
Он снова потерял нить разговора, запутавшись в ее умствованиях, и не знал, что еще сказать, чтобы не выглядеть дураком. Но тут, к счастью, они вышли к небольшому скверику, разбитому возле ворот замка, на которых висела табличка, сообщавшая, что вход в замок закрыт по случаю ремонта.
Из скверика открывался весь Тюбинген: пестро-красные ковры черепичных крыш, сочная зелень вдоль голубой ленты реки, золотые искры солнца, отраженного окнами. Дома лепились на крутых склонах, как ласточкины гнезда. С другой стороны сквера, служащего, как видно, смотровой площадкой, за каменным барьером, увитым колючим кустарником, была почти стометровая пропасть, там, на дне, тоже стояли дома, в один, два, три этажа, по узким переулкам ходили люди. И странно было смотреть на все это сверху. Словно ты Хромой бес из знаменитого романа Алена Лесажа и можешь, оставаясь незамеченным, наблюдать скрытую от чужих глаз жизнь людей. И тут же вспомнилось Александру давным-давно, еще с институтских времен, позабытое определение, будто Лесаж своим романом подчеркивает, что в основе большинства человеческих поступков лежит корысть.
«И у тебя корысть, — сказал он сам себе. — Все умствования Саскии ты отдал бы за возможность обнять ее. Хотя бы вон там, на скамейке». Его ничуть не смутила эта мысль, и он взял Саскию за руку, чтобы повести к скамье. Но тут откуда-то вынырнула сухощавая старушка (как только она взобралась на верхотуру!) и уселась на скамью с таким видом, словно скамья была ее собственностью.
— …Свиток времени разворачивается перед каждым, — пиши, — услышал он слова Саскии. Она говорила уже несколько секунд, но он взволнованно думал о своем, и смысл ее слов не доходил до него. — Каждому назначено свершить нечто.
— Кем назначено? — спросил Александр и сам удивился своему вопросу: ясно кем, Саския не может не говорить о боге.
— Каждый понимает по своему разумению. Иные говорят — природой, иные — инопланетянами, мечта о спасительной миссии которых все более захватывает запутавшуюся в безбожии интеллигенцию. А я говорю — богом, определяющим законы гармоничного развития всего сущего. Что назначено? Это определяет каждый для себя. Некоторым как дар судьбы бог посылает учителя, и тогда время определения своего назначения на земле сокращается многократно. Но тогда повышается и ответственность. Если ты, узнав свое назначение, свой талант, не развил его, не создал с его помощью нечто высшее, не сотворил ничего, обогащающего общую копилку мировой гармонии, то нет тебе прощения ни на этом свете, ни где бы то ни было. Птица, ощутившая крылья, должна взлететь, иначе она погибнет. Человек, осознавший свой талант, проникнувшийся им, обязан использовать эту божественную благодать для блага мира. Обязан!.. Это не в тягость, а в радость!..
Александр перевел дыхание, будто сам произносил долгий монолог. Слова Саскии заинтересовывали, заставляли прислушиваться и волноваться.
— …У меня под окном растет тополь. Пылит, сеет семена по свету в расчете, что хоть одно сумеет укорениться, вырасти, обогатить мир радостью зелени, жизни, возможностью снова и снова засевать землю семенами. Борьба за существование? А может, всеобщий закон жизни как высшего проявления бытия? Человечество тоже сеет и сеет сынов своих по лону Земли, а теперь и космоса. Каждый наделен способностью прорасти, проявить себя, сотворить нечто благое, может быть, открыть новые пути для новых форм бытия, имя которым в их совокупности — божественная гармония. Каждый! Почти без исключения!..
— Ты удивительна! — сказал Александр и взял ее за руку. — Но почему «божественная»? Просто «гармония» — и я с тобой.
— Все мы — дети бога, призванные нести по миру плоды божественной благодати, — сказала она, решительно высвобождая руку. — Измена своему назначению — все равно что измена отцу своему, народу своему, родине своей. Это сатанизм, это гибель еще при жизни, а уж в посмертии тем более…
Она говорила быстро, торопясь и словно бы забывая, что он тут, рядом, слушает. Похоже, ее мало волновало, понимает ли он ее сбивчивую речь, привыкшая к проповедничеству экспромтом, она спешила высказать свою новую мысль, спешила и сама сбивалась…
Он снова схватил ее за руку, грубо сжал. Чувствовал, что лицо его искажается злой гримасой, но не мог справиться со своим лицом.
Саския замолчала, с удивлением и беспокойством посмотрела на него.