– Будет глупо, если отвечу, что тебя? Я пришел, чтобы вернуть тебя домой. – он не притронулся к чаю, глядя на девушку почти не моргая,– Лера, я был тем еще ублюдком и хочу исправить то, что натворил.– Рудольфу было не просто решиться сказать именно ей вслух ту простую истину, что так легко слетела с его уст при разговоре с Верой. Одно дело сообщить о своей любви кому–то, на кого тебе плевать. Совсем иное – той, кого любишь.
Губы Леры дрогнули, словно она хотела что–то сказать, но тут же передумала. Сделала ещё глоток чая, видимо забыв, что он ещё горячий. На этот раз она так резко отставила от себя чашку, что остатки напитка расплескалась по блюдечку.
– Нет у меня никакого дома, – вдруг сказала она с такой горечью, что даже свет в комнате стал, казалось, на порядок тусклее. Яковлева встала со своего стула с чашкой в руках и стистнула ее в своих изящных пальчиках. – И исправлять тебе нечего. Ублюдком был вовсе не ты, а тот, кого я всю жизнь звала своим братом.
В этот момент в ее взгляде появилось такое выражение, какого он ещё никогда не видел. Синие глаза потемнели от ненависти, а руки, сжимавшие чашку, напряглись ещё сильнее. Рудольф встал следом и неосознанно протянул к ней руку, коснулся ее дрожащего плеча кончиками пальцев.
– Допустим. Ты права, этот... человек разрушил все, что мог. Твое доверие, наше спокойствие... Даже покой моей несуразной сестры. Но в одном ты не права. У тебя есть дом. Есть мальчик, который безумно скучает по тебе... И его глупый папаша, который скучает не меньше. И не смей отрицать, что я причинил тебе боль! Хотя обещал и Роме, и тебе, что больше так не поступлю. Больше я не буду давать обещаний, которые не смогу выполнить.
Лера дернулась от его прикосновения, словно от электрического тока, но не отошла. Лишь стиснула зубы так сильно, что скулы проступили сквозь ее милые щёчки. А вслед за жгучей ненавистью, словно в калейдоскопе, вновь сменилось выражение. На упоминании сына в синеве ее глаз мелькнуло недоверие, а затем отчётливо проступила злость.
– Перестань, – процедила девушка, делая к нему шаг. – Прекрати! Я уже наслушалась баек, мне на всю жизнь хватит! И чужой жалости с меня тоже хватит! Если ты пришел только затем, чтобы таким образом попытаться меня отблагодарить за то, что я сказала в суде – не старайся. Не нужно. Я сделала все, что могла, Рудольф. Не надо кормить меня новыми сказками, я уже заебалась жить в чертовой лжи! – ее голос сорвался, а чашка с остатками горячего напитка полетела в соседнюю стену.
– Я говорю то, что, черт побери, думаю!– он увереннее схватил ее за плечи и притянул к себе, не обращая внимания на звон стекла где–то в стороне,– мне хреново даются признания, я, блять, ни разу никому в любви не признавался! Но да, я хочу вернуть тебя домой, потому что без тебя я совсем слечу с катушек, и катись оно все к ебеням! Ты сама подсадила меня на себя, как на треклятый наркотик, и как только я вышвырнул тебя из жизни, меня ебнуло такой ломкой, что наркоманам и не снилась! – Рудольфа понесло от накопившихся эмоций, а ее злость лишь подстегнула это состояние, заставляя его нести все, что приходило в голову.
Она попыталась вырваться, взглянув на него с такой яростью, что Рите никогда и не снилась.
– Так кто тебя останавливал прийти раньше?! – закричала девушка, наконец, сорвавшись. – Что тебе мешало ответить мне еще тогда, в мой день рождения? По–твоему я на экстрасенса похожа? Должна была как–то сама догадаться? Я тебя удивлю, Рудольф,но я нихрена не разбираюсь в людях! И, вот прикол, совсем недавно я выяснила,пока мне напрямую не сказать, я даже и не замечу, что происходит что–то странное! Ну, конечно, зачем усложнять себе жизнь какой–то там любовью? Это же всего лишь наивная дурочка Лера, с ней же так удобно, – рыкнула она и снова попыталась вырваться. Ее, наконец, прорвало. – Ей можно лгать, утаивать, манипулировать, держать все в себе – все равно ничего не поймет! Не догадается. Да пусти ты меня! Тебе признания в любви нелегко даются? Тебе, бедненькому, в жизни пришлось нелегко... Алфёров, да раскрой ты глаза уже наконец! – она толкнула его в грудь, больше не пытаясь вырваться. Теперь она хотела сделать ему больно, но удары были ничтожно слабыми, и не навредили бы и котенку, хотя она явно старалась. – Кому легко? Мне? Да, конечно, просто закачаешься! Не жизнь, а настоящая сказка. Да, тебе пришлось не сладко, да, твой долбанный папочка тебя поломал, но, черт побери, тебя столько людей любят, а тебе до лампочки! – кричала она, перестав его бить и схватив за плечи.– Милена, Петр, Рома, да даже эта твоя идиотка Рита! Все они любят тебя, все они сделали бы ради толики твоего внимания что угодно, но тебе плевать. Включи, наконец, сердце, Алфёров, – в эту секунду ее голос снова сорвался и бить его в грудь она перестала. – И пойми, наконец, что ты–то любим всеми, кто тебя окружает. И... и я, черт тебя дери, тоже люблю. Ненавижу тебя, Алфёров, но люблю! как долго ты ещё будешь бежать от того, чего тебе хочется к тому, что тебе кажется правильным?