– Я со дня выхода статьи,– девушка перестала бить кулаком в дверь,– а Гоша... Его Алфёров привез сюда через неделю после суда. Так и будешь молчать? Она тебя не сожрет через дверь,– в ее голосе прозвучала горькая смешинка.
Лера усмехнулась.
– Как знать. Я бы не была так уверена. И правда, дорогой братик, чего же ты молчишь? Я так давно не слышала твоего голоса. Поведай же прелестную историю о том, как ты тут оказался, только учти, что правду я все равно узнаю. – ее тон был непривычно резким. В одну секунду ей даже показалось, что говорит вовсе не она, а какой–то ее клон, более похожий на Алфёрова в гневе.
– Это не самая веселая история, сестренка,– Гоша наконец подал голос и стало ясно, что он находится за дверью справа от Яковлевой,– я пытался уехать из города, когда этот... Когда его ублюдки нашли меня. Уж не знаю, как. Вырубили они меня довольно быстро, повезло, что уже не дома, а на пути в аэропорт.
– Какая жалость, – вздохнула она, скрестив руки на груди. – Интересно, почему же так произошло? Не догадываешься?
Как бы она не пыталась сохранять хладнокровие, пальцы от этих слов Гоши, человека, который пусть не был ей родным, но долгое время был самым близким, дрожали и ей пришлось сжать кулаки. И зубы, чтобы было легче держаться.
– Сарказм тебе не идет, не копируй этого ублюдка, – горько усмехнулся Яковлев,– я в курсе, что попал сюда из–за своей статьи. Ну а Рита при чем? Ты не задумывалась, почему он так поступает с родной сестрой?
Девушка стиснула челюсти. Так хотелось вмазать ему, но слова о Рите остудили ее пыл.
– Может при том, что она дала тебе парочку важных сведений? – холодно спросила Лера, сжимаясь всем телом, словно готовилась к нападению. Ей было одновременно и страшно за Риту, которая провела тут уйму времени, и больно – потому что Лера все это время ничего не знала, а могла бы хоть как–то повлиять на Рудольфа, чтобы он выпустил сестру. К этому примешивались ярость и обида на Гошу, который отчего–то так активно переживал за Богданову. И глупая ревность по тому же поводу – о ней «братик» никогда не переживал так же искренне.
– Я не знала, что дело коснется Ромы, а уж свою историю я имела право рассказать,– подала голос Рита,– или ты считаешь нормой то, что он твоего же брата держит в подвале? Ладно я, но это он явно не должен был скрывать от тебя!
«Ну, нормой это сложно назвать. Но и то, что как раз Гоша не заслужил чего–то подобного тоже сказать можно с большой натяжкой...» – подумала она и сама себя одернула. Когда она стала такой жестокой? Может она действительно «набралась» у любимого человека не самых приятных качеств? Ведь вершить подобный самосуд... Это воистину жестокость. Да, их обоих стоило наказать, да, они должны были понять, что натворили, но все же... Сколько Рудольф собирался держать их тут? Однако, стараясь не выдать собственных мыслей, она ответила:
– Я считаю, что у него есть причины для такого поведения. И ты, Рита, думаю о них прекрасно знаешь. Ты так же прекрасно знала то, что пусть ты и имела право рассказывать свою историю, подобное стоило хотя бы согласовать.
– Смешная ты, Яковлева. Оправдываешь его, прямо как моя мамочка в детстве оправдывала нашего с ним отца. И ты идешь по той же дорожке, я давно это говорила. Неужели моя попытка обратить на себя его внимание – оправдание для заточения на долгие два месяца и побоев? М? Скажешь, справедливое наказание? Ведь ты была виновата не меньше, написав свой злосчастный дневник. И где ты сейчас? Наверху, нежишься в его постели, пока он держит нас здесь и истязает, как вздумается!
Яковлева похолодела и сделала шаг назад, подступив к стене и прислонившись к ней спиной. От слов Риты стало дурно, ее затошнило. Тот ли это человек, которого она полюбила? Впрочем... Тот. Она прекрасно знала, каким Алфёров бывает в гневе и то, что с ней он обращался едва ли не как с фарфоровой статуэткой вовсе не значило, что с остальными он вел себя так же.
– Ты прекрасно знала, какой он. И у тебя был выбор, ты могла уйти много лет назад. Ты сама решила остаться. Для чего, Рита? Неужели тебе был так дорог ваш отец?
– Уйти? Много лет? Ты сама себя слышишь?– послышалась возня, девушка явно вспылила и снова кинулась на дверь,– ты говоришь, как мой ебанутый брат, хотя нихрена не знаешь ни обо мне, ни тем более о моем отце! Уйти я могла, смешная, наивная идиотка! Да, отец умер три года как, и только после его смерти я могла уехать. Но не захотела, а знаешь почему? Потому что, сука, не смотря на весь ебаный гонор мужиков Алфёровых, я любила свою сестру! И пыталась также любить брата, быть рядом с ним, не смотря на его поганый нрав. Ты ведь тоже его любишь? Или глядя сейчас на тот пиздец, что он творит, ты наконец его бросишь? А? Почему ты все еще здесь, а не бежишь сверкая пятками?! – она уткнулась головой в дверь и всхлипнула,– вот то–то же. Так что не смей говорить мне, что я могла, а чего нет. Не смей.