Уже через две недели Гоша начал умолять его о встрече. Он клялся всем, что имел, что никогда больше не прикоснется к картам и не навредит Лере или Рудольфу и его ребенку. Пока его клятвы не убеждали хозяина дома, но как минимум вселяли надежду, что через пару месяцев он отпустит своих «гостей» восвояси без риска для семьи. Еще через неделю Гоша попытался молчать и скрывать свою реакцию на голос Риты. Рудольфа это позабавило, ведь выдержки Яковлева хватило ровно на пару вскриков девушки.
В один прекрасный июльский день Алфёрову пришлось уехать на работу до позднего вечера. Он проверил камеры перед отъездом и погрузился в привычные заботы. Надо было доработать контракт с Демидовыми и отправить Аделине обещанные книги. Девушка лично обратилась к нему с просьбой подписать для нее несколько изданий и заодно прислать ей небольшой рассказ о вине. Они решили сделать из этого неплохую пиар–компанию для продажи ее личного бренда вина.
Так как с Лерой по ночам писать было сложно, теперь он занимался своим творчеством в любую свободную минуту. В том числе в своем офисе между встречами.
Вернувшись домой порядком уставшим и злым от очередной тупости подчиненных, мужчина поднялся в свою спальню, рассчитывая получить ласковые объятия Леры, но вместо этого наткнулся на бледную, вытянутую как струна, Яковлеву. Ее глаза отчетливо выдавали пролитые недавно слезы, а губы были сложены в тонкую полоску от напряжения.
– Лера? Что случилось? – он тут же напрягся и подошел ближе к ней, молясь всем богам, чтобы причина ее слез крылась не в подвале его дома.
– Уверена, ты прекрасно знаешь, что , – сказала девушка тихо и горько. Ее глаза пылали синим огнем, а тонкие пальчики – сжаты в кулачки. Выглядела она решительно, но от этого вида ему не стало спокойнее. Напротив, волнение лишь усилилось.
– О чем ты конкретно сейчас говоришь?– с нажимом спросил Рудольф, прекрасно понимая, что все его старания скрыть от нее что–то пошли прахом,– будь точнее, дорогая. Я устал слишком сильно, чтобы говорить загадками.
Лера сделала несколько шагов вперёд и встала прямо перед ним, чтобы смотреть ему в лицо, видеть выражение его глаз. Рудольф напрягся и внутренне подобрался. В последний раз он чувствовал нечто подобное рядом с отцом, когда тот его отчитывал за самые мелкие провинности. И это чувство его злило.
– Я о том, что происходит в подвале. О Рите и Гоше. И о том, что ты с ними делаешь. Так достаточно конкретно или ты будешь утверждать, что я что–то не так поняла? – спросила она все так же тихо. Уж лучше бы она кричала так же громко, как ее глаза. Сколько же в них было всего... Рудольф не мог оторвать от них взгляда, но и понять что скрывается в них не мог тоже. И это пугало. Что если она сейчас выскажет ему то, что о нем думает и уйдет?
Но отступать он не собирался. Безопасность сына была для него важнее. А иначе обеспечить ее он просто не мог.
– Я не настолько тупой, чтобы отпираться. А ты ничему не учишься, любимая, – его руки непроизвольно сжались в кулаки, а в голосе зазвенела ярость, – снова лезешь впереди планеты всей туда, куда тебя не просят. Скажешь, наши "родственнички" не заслужили хорошей трепки? Интересно, что они тебе успели рассказать о таком страшном и ужасном мне?! – Рудольф тоже принялся наступать, испытывая естественную потребность защититься от обвинения. Глубоко внутри же ему было чертовски страшно и больно, – давай, Лера! Говори, великая ты защитница угнетенных! Многое успела увидеть?! Однажды любопытство тебя точно доведет до оторванного носа, помяни, блять, мое слово.
Их разделяли жалкие сантиметры, но Лера не отступала. В ее глазах полыхнула ярость, а в голосе появились нотки горькой иронии. Ему удалось вывести девушку из себя.
– Знаешь, любимый, я бы никуда не лезла, если бы ты имел совесть и рассказывал мне о таких вещах! Считаешь, я не имела права знать? Считаешь то, что ты делаешь – это нормально? Рудольф, я тебя, может быть, удивлю, но держать людей в плену – это не правильно! Представляешь?