Гоша повернулся к стене лицом.
– Прости, – сказал он хрипло. – Все будет хорошо, поняла? Зная мою сестрёнку она сделает все, чтобы вытащить нас обоих. Просто... Ты этого действительно заслуживаешь.
Она продолжала молчать, мелко дрожа от терзающих тело слез, и Яковлев ударил по стене ладонью.
– Рита... – позвал он ее тихо спустя несколько долгих минут.
– Что?..– она прижалась к стене, немного успокоившись.
– Будет звучать как бред... Но я тоже без тебя не могу. – признался он, опустив голову к коленям.
Рита прикрыла глаза и горько улыбнулась.
– Хоть одна хорошая новость.
– Жаль, что я понял это в таких дерьмовых обстоятельствах, да? – сказал он, горько усмехнувшись.
– Возможно, в иных обстоятельствах ты бы этого не понял,– она задумчиво смотрела на свои руки.
– Уверен в этом, – сказал он. – но теперь мне есть за что благодарить твоего братика, да?
– Странная благодарность,– фыркнула Рита,– и в целом странная у нас жизнь...
– Не то слово, – он покачал головой, усмехнувшись. – но если все будет хорошо – я бы остался с тобой.
– Ловлю на слове,– она коротко улыбнулась. На этом моменте Рудольф выключил трансляцию и выпил полный бокал вина залпом. Если так пойдет дальше, можно будет выпустить их через месяц–другой... Но как теперь быть с Лерой?
На следующий день Рудольф попытался порадовать девушку, дать ей понять, что он не хочет ссориться с ней. Однако уже за завтраком столкнулся со стеной ее отчуждения. Она приняла купленные им цветы, и даже отвечала на его вопросы за завтраком, но сухо и по делу. Они будто поменялись местами – теперь Лера избегала общения с ним. Девушка ушла с ребенком на прогулку, как только выдалась возможность. И всю неделю игнорировала его попытки заговорить о чем–то, кроме Ромы. Алфёров делал все, чтобы расшевелить ее – покупал подарки, подключал сына к попыткам порадовать девушку, в спальне пытался сблизиться с ней... Но сталкивался с дежурной улыбкой и холодным ответом.
К концу недели это уже начало его бесить. Рудольф относился с пониманием к ее обиде, хоть эта холодность и задевала его, но уже спустя несколько дней подобного режима он ощутил всю гамму чувств, что заставил испытать ее год назад. И это было невыносимо! Ложиться с ней в одну постель без возможности прикоснуться, видеть ее улыбку, угасающую в тот же миг, как только он появлялся рядом... Будто вся ее любовь обернулась обидой и горечью.
– Лера, ты долго будешь вести эту холодную войну? – в конце концов не выдержал Рудольф, когда в очередной раз пришел в спальню и застал ее за книгой в полном молчании.
Она не ответила. Ромы не было рядом, как и других людей, так что ей не было нужды делать вид, что все в порядке.
– Ты сама однажды говорила, что Роме нужны мы оба. Как ты собираешься жить со мной, если даже говорить со мной не желаешь? – он стиснул зубы,– да, ты права. То, что я делаю, не правильно с точки зрения морали и закона. Но я объяснил, для чего это необходимо!
В ответ последовала тишина. Лера лишь напряглась сильнее, во всей ее позе он видел скованность и... Страх? Неужели она с ним лишь из страха? Боится, что если уйдет от него, он убьет Гошу?
«И правда убью. Все из–за этого сукиного сына! Навешал ей лапши на уши, а мне теперь расхлебывай! Ненавижу!» – он глубоко вдохнул и выдохнул.
– Что ж... Доброй ночи, любимая,– холодно сказал он и вышел из комнаты, после чего решительно направился в подвал. Ему надоело нянчиться с этими ублюдками!
И в этот раз пошел прямиком к Гоше в комнату.
– Ну здравствуй, Яковлев,– едко сказал Рудольф, входя в темное помещение. Глаза быстро привыкли к тусклому свету лампы и он увидел Георгия сидящим на полу. Он был бледнее обычного и выглядел так, словно не спал несколько дней, однако при виде Алфёрова встал.
– Здравствуй, Рудольф. Что ты хочешь? – спросил он спокойно и чуть отстраненно.
Мужчина коротко усмехнулся.
– Недавно я заметил одну неприятную деталь. Знаешь какую? У меня до пиздеца жалостливая девушка. Ее сердце разбили, ребенка которого она любит, едва не отдали на растерзание толпе и главное его папаше. Ее предал брат, в котором она души не чаяла, и едва не лишил любимого человека и работы из–за своей жадности. А она все равно жалеет тех, кто это сотворил. Жалеет до тошноты искренне.