– Наедине? А почему нам нельзя остаться с ними? – мальчик нахмурился. Ему было уже почти девять и он считал себя взрослым. Пусть он и любил младшую сестричку всем сердцем, но в выборе между игрой с ней или посиделками за столом с родителями всегда выбирал второе, по этому Лере приходилось договариваться с ним об обратном.
– Потому что для папы это очень важный разговор. В прошлом он обидел твою тетю и теперь хотел бы перед ней извиниться. Ты ведь понимаешь, насколько ему будет неудобно, если мы все будем при этом присутствовать. А потом, когда они поговорят, нам принесут ужин и мы к ним присоединимся. Ты сможешь обсудить с ней все, что захочешь. Правда, Руди?
– Разумеется, – кивнул он, глядя на жену с теплотой в серых глазах. Ему было важно то, как мягко она объяснила сыну всю ситуацию, не вдаваясь в жестокие детали. Рудольф все еще надеялся лишь на то, что после их разговора сестричка не сбежит. Тогда обещание, данное сыну, окажется пустым звуком.
Рома вздохнул, но кивнул.
– Хорошо.
Лера кивнула и поцеловала сына в макушку. Они все устроились за большим столом и изучали меню, чтобы когда приедут Яковлевы, не терять время на выбор блюд. Они не опоздали, прибыли ровно в то время, как и обещали. Девушке все еще казалось, что оба были несколько напряжены, но Рита, в отличие от Гоши, держалась куда более решительно и спокойно. Лерин же “брат” казался взволнованным и старался чаще посматривать на сына, чтобы хоть немного успокоиться.
Сперва они сделали заказ, после чего детки отправились в игровую в компании Леры и Гоши. Рудольф отпускал жену с долей волнения, так как им обоим предстояло непростое дело – разговор с родным человеком после крепкой ссоры и долгой разлуки. Георгий перед уходом поцеловал Риту в щеку и шепнул ей на ухо:
– Если что–то пойдет не так, зови меня, не раздумывая.
– Не бойся. Я уверена, сегодня никто никому не причинит вреда,– так же тихо ответила Яковлева и отпустила мужа с его сводной сестрой.
Когда Алфёров остался наедине с сестрой, он не сразу нашел в себе силы заговорить. Сеансы с психотерапевтом помогли ему на многое посмотреть под другим углом, и сейчас Рудольф испытывал сильное чувство вины перед Богдановой. Не только за заточение в подвале, но и за все, что было в прошлом.
– Рад, что у вас все сложилось хорошо,– наконец сказал он, когда Рита принялась увлеченно сминать салфетку, чтобы отвлечься от волнения.
Девушка робко улыбнулась и подняла взгляд на брата.
– Тоже самое могу сказать и о тебе. Рудольф, ты очень изменился. Даже взгляд…
– Стоило только завести семью,– он горьковато усмехнулся, постукивая пальцами по столу,– он тебя не обижает?
– Гоша? Нет, пылинки сдувает. А после рождения Артема и вовсе стал домоседом, сидит с сыном чаще меня. Он отличный муж. И лучший отец, о котором я могла бы мечтать для своего ребенка,– Рита внимательно смотрела в лицо Алфёрова, будто хотела понять, что он испытывает,– так зачем ты на самом деле приехал, Рудольф?
– Мне непросто… признавать свои ошибки,– мужчина подался чуть ближе и посмотрел девушке в глаза,– Рита, я был настоящим мудаком. С самого детства. Регина была куда мудрее меня, и она пыталась исправить мое поведение, но обида на твою мать и нашего отца так крепко засела в моей душе, что я не смог…
– Не надо, Ру…– Рита хотела было остановить его.
– Не перебивай, прошу,– он осторожно коснулся ее руки,– ты тоже потеряла родителей. Потеряла сестру. И я должен был хотя бы попытаться понять тебя. Тогда все было бы иначе. Мне жаль, что я повел себя, как последняя скотина, вынудив тебя стать прислугой в родном доме.
Яковлева опустила взгляд, но руку не отняла. На душе у девушки была противоречивая смесь из боли, тоски и нежности, горькой радости, отчего на зеленых глазах навернулись слезы.
– Я тоже вела себя не очень умно, Рудольф. Наверное, поэтому я и не заслужила твоего доверия, – девушка все же нашла в себе смелость поднять голову,– я только хотела быть рядом с семьей. Хотела найти в тебе поддержку, как когда–то в ней, и дать тебе свою…
– Знаю. Прости меня, сестра. И за это, и за то, как жестоко я поступил с тобой после публикации статьи. Я хотел проучить вас обоих, но перешел черту дозволенного, причинил тебе боль,– Рудольф крепче и увереннее взял ее за руку,– отец три шкуры с меня спустил бы, если б узнал о подобном. Никогда не хотел этого признавать, но он любил тебя.