— Пускай лучше один из них умрет, чем один из наших.
Еврей смеялся и над самим Господом. Праматерь Сарра смеется прямо в его присутствии. «И сказал Господь Аврааму: отчего это рассмеялась Сарра, сказав: «Неужели я действительно могу родить, когда я состарилась»?» (2). Господь, от лика которого Моисей, как испуганный ребенок, «закрыл лице свое потому, что боялся воззреть на Бога» (3), здесь запросто объясняется с Саррой. И в память о таком событии Авраам и Сарра даже называют своего сына Исаак — Ицхак, что значит «смеяться».
Сам Господь Бог называет свой избранный народ жестоковыйный. Евреи ведь никогда не смущались, если приходилось спорить со своим Богом. Авраам спорит с Богом о судьбе Содома. Моисей спорил с Богом, пророки спорили с Богом, священники, цари и простые люди. Бердичевский рэбе Леви–Ицхок запросто обращался к Богу Дербаримдигер (4) и такую фамилию получил от царских чиновников. Леви–Ицхок даже вызвал Бога на суд. Суд над Богом устроил рэбе Арье–Лейб, легендарный еврейский дед–зайдэ, называемый еще Святой из Шполы, что под Черкассами. Писатель, Нобелевский лауреат Эли Визель написал книгу «Суд на Богом», а тема «Где был Бог во время Освенцима?» стала одной из основных в еврейской, да и христианской теологии последних пятидесяти лет. Есть даже целая книга «Еврейская традиция спорить с Богом» (5).
Еврейский Бог тоже обладает незаурядным чувством юмора. «Человек старается, а Бог улыбается», — говорит еврейская пословица.
Народ рассказывает, как в один день попали на всевышний суд нью–йоркский раввин и иерусалимский таксист. Таксисту Бог дал в раю большое облако со всеми удобствами, а раввину — маленькое облачко с удобствами в коридоре.
Раввин возмутился: «Почему ему такая честь, а мне нет?.. Разве я не служу тебе тридцать лет, разве не исполнял твои заповеди? Разве не молился усердно в синагоге?»
«То–то и оно, что молился, — ответил Господь. — Когда ты начинал молиться, все твои прихожане засыпали. Зато когда он трогался с места, все его пассажиры начинали усердно молиться».
Смеялись евреи над бедами, эпидемиями, войнами и погромами.
Еврей молит погромщиков:
— Берите все! Убейте меня, только пощадите невинность моей дочери, моей любимой Рохалэ!
— Да что вы, папаша? — вылезает из убежища немолодая уже дочь. — Погром есть погром!
Смеялись над врагами, над антисемитами, и, разумеется, над самим собой. Существуют ли табу для еврейского юмора?
* * *
“«Гитлер… помидор», — говорит сатирик Узи Вейль, редактор сатирической «Черной страницы» тель–авивской газеты «Хаир». — Теперь вставьте в середину любую фразу, и получится анекдот».
Сегодня кажется кощунственным даже поставить рядом символ мирового зла — Гитлера со столовым овощем. Сара Блау в большой статье»В газовую камеру с улыбкой, появившемся ” в израильской газете «Хаарец» как раз между чествованиями 60–летия освобождения Освенцима и открытием нового здания музея Холокоста «Яд Вашем» в Иерусалиме, пытается ответить на вопрос, допустима ли сатира и юмор по поводу Холокоста. “”Гитлер… помидор» автоматически растягивает губы в улыбке, — пишет Сара Блау, — но в то же время вызывает неудобство, даже чувство вины. Что здесь делать, закусить губы или грубо расхохотаться?» Сегодняшним израильтянам неудобно. Хотя почему? Смех глубоко заложен в человеческой психике. Даже еще глубже. В мартовском выпуске 2005 года в «Нэйшионал джиографик» Стивен Лоугрин рассказывает об исследовании британских ученых, выявивших у мышей реакцию, аналогичную человеческому смеху.
Скетч Асафа Ципори «Гетто»: актер Шай Авиви из группы «Камерный квинтет» объясняет своему другу (6), как проехать по Тель–Авиву на вечеринку через «Авеню казненных», по «Бульвару Освенцима» и через «Площадь Дахау». В скетче Этгара Керета «Израильское лобби» на олимпийских соревнованиях по бегу с препятствиями два израильских спортивных функционера пытаются убедить немца дать фору израильскому участнику из–за «долгов за прошлое».
— В любой шутке всегда есть вопрос: «Над кем смеемся?», — говорит Узи Вейль, который тоже пишет скетчи для «Камерного квинтета». — Если юмор — это оружие, то против кого мы воюем? Кто они — «плохие»? Против коммерциализации Холокоста, против лицемерия, против несоответствия высоких слов и истинных наших чувств, когда такие сильные эмоции дают ничтожные результаты. Любая ирония, высмеивающая такое несоответствие, — вполне легитимна.
Почему бы не посмеяться над Гитлером? По крайней мере, в русской культуре Гитлер долго оставался предметом злой сатиры, жалким и ничтожным «бесноватым». Гитлера высмеивали частушечники и карикатуристы, на фронтах войны и после. Смешной и жалкий Гитлер и его приспешники запечатлены на карикатурах Кукрыниксов и Бориса Ефимова. Антифашисты высмеивали Гитлера. Выдающийся публицист Курт Тухольский высмеивал не только Гитлера и фашизм, не только подленькие задворки души немецкого филистера, приведшего национал–социализм к триумфу, но и саму бесчеловечность власти. Одним из первых, еще в 1919 году он оценил пророчества Кафки:
… Офицер в исправительной колонии разъясняет механизм действия пыточной машины, комментируя с педантичностью эксперта всякую судорогу пытаемого. Однако он не жесток и не безжалостен, он являет собой нечто худшее: аморальность. Офицер не палач и не садист. Его восторг перед зрелищем шестичасовых страданий жертвы просто–напросто демонстрирует безграничное, рабское поклонение аппарату, который он называет справедливостью и который на самом деле — власть. Власть без границ. В восторг приводит именно эта беспредельность власти, ее несвязанность какими–либо ограничениями … И всё это рассказано с невероятной сдержанностью, с холодным отстранением. Не спрашивайте, что это значит. Это ничего не значит.
Не значит ничего — это значит все. Тухольский поплатился жизнью за свою острую сатиру. В современном Израиле антифашистская сатира Тухольского тоже далеко не всех устраивает. Видный израильский историк Шмуэль Эттингер говорил нам на лекции в Еврейском университете в Иерусалиме в 80–е годы, якобы Тухольский перегнул палку, а его сатира оскорбляла саму суть германской души больше, чем била по фашизму.
* * *
В 30–е годы заправилы Голливуда, в большинстве своем евреи, опасливо обходили тему начинавшегося Холокоста. Лишь Чарли Чаплин посмел нарушить табу и замечательно сыграл «Великого диктатора». Лишь вступление США в войну на стороне антигитлеровской коалиции дало зеленый свет антифашистским фильмам, в том числе комедиям, — например, знаменитой сатире «Быть или не быть» немецкого эмигранта Эрнста Любича.
В культовом фильме 1968 года «Продюсеры» два еврея–мошенника Бялосток и Блюм с целью выманить деньги готовят мюзикл «Весна Гитлера». Гитлер поет любовные песни, а шоу–девочки в нацистских мундирах пляшут и поют что–то бродвейско–еврейское. Джин Уайдер, сыгравший Блюма, рассказывал, что режиссеру Мэлу Бруксу уже в те далекие 60–е непросто было пробить комедию «Весна Гитлера». Три года Брукс и исполнитель главной роли, несравненный Зеро Мостель (сыгравший, кстати, и первого Тевье–Молочника в бродвейском мюзикле «Скрипач на крыше») искали деньги. Фильм собрал урожай «Оскаров», по нему поставили спектакль на Бродвее, идущий почти без перерыва до сего дня. Гитлер катался на коньках в другом фильме Мела Брукса «Мировая история. Часть первая» еще в 1981 году, когда мрачная серьезность уже окутывала все, что касается Холокоста.
В 2004 году немецкий фильм «Падение» (7), тщательно восстанавливающий последние дни нацистского режима, не получил «Оскара» лишь потому, что Гитлер в замечательном исполнении Бруно Ганца «был слишком очеловеченный». Действительно, Гитлер в фильме далеко не плакатный. Он и харизматический лидер, и учтивый джентльмен, окруженный любовью сотрудников и Евы Браун, и напыщенный демагог, обвиняющий во всем евреев и предателей, и маньяк, обуреваемый назойливым мыслями о немецком народе, оказавшемся недостойным своего фюрера. Прокат фильма в Израиле наткнулся на сопротивление.