– Джош, – хрипло слетает мое имя с ее губ. От ее голоса приятная дрожь пробегает по моей спине, и у меня сжимается сердце. Обернувшись, я нервно поправляю манжеты своей серой рубашки, прежде чем встретиться с ней глазами.
– Эль... я рад, что ты пришла, – механически произношу я.
– Поздравляю. Я бы ни за что это не пропустила, Джош. Я так тобой горжусь, – она сжимает свои руки, словно не знает, куда их деть. Она так же обеспокоена, как и я. Видя ее беспокойство, я странным образом успокаиваюсь. Приятно знать, что я не единственный, у кого все переворачивается внутри, когда мы оказываемся рядом.
Мы ведем себя как знакомые, а не как любовники, и мне это не нравится. Это неловко и разочаровывает. Схватив ее за руку, я безмолвно тяну ее за собой, направляясь к своим работам. Ее каблуки цокают по блестящим деревянным полам, когда мы пробираемся через толпу. Она безропотно следует за мной, и вскоре мы оказываемся перед двумя моими картинами. Она изумленно открывает рот, когда впервые их видит. У меня бешено колотится сердце, пока наблюдаю, как ее глаза исследуют каждый дюймом полотна. Первую картину я назвал «Отчаяние». На ней изображена та ночь, когда я на первом курсе в Бостонском университете спас девушку от избивающего ее друга. В картине ее щека прижата к кирпичной стене здания, а глаза закрыты. Капелька крови скользит по ее лицу со лба к щеке. На ее лице написан страх и душевная боль.
Вторая картина – Эль, лежащая на спине на окрашенном краской холсте. Верхняя часть ее тела обнажена, а руки подняты так, что прикрывают соски. Это поза сабмиссив. На эту картину меня вдохновила та ночью, когда она позволила мне рисовать на ее обнаженном теле и заниматься с ней любовью. Я назвал ее «Доверие», потому что она оголилась передо мной во многих отношениях, хотя для нее это было практически невозможным.
Что, если они ей не нравятся?
Или еще хуже: что, если она их возненавидит?
Искусство субъективно. То, что нравится одному, другой может не любить. Наблюдая за ее лицом, не могу точно сказать, какие эмоции она испытывает. У нее отличное получается бесстрастное лицо, и я не могу ее прочитать.
– Знаешь, я ни разу не благодарила тебя за то, что спас меня той ночью. Я чувствовала растерянность и стыд. Хотела, чтобы все закончилось. Вот почему я убежала, – она облизывает свою нижнюю губу. – Я никогда не думала, что увижу тебя снова. Когда Дженни познакомила нас, я молилась, чтобы ты меня не узнал.
– Я не мог забыть твое лицо, Эль, – кончики моих пальцев скользят по паре веснушек над ее правой бровью, я их впервые заметил в ту печально известную ночь. – Я вернулся в свою комнату в общежитии и рисовал тебя часами. С того самого дня ты была частью меня. Когда я встретил тебя, как подругу Дженни, то был рад, что с тобой все в порядке. Я всегда задавался вопросом, что с тобой стало.
– Почему ты никогда не упоминал ту ночь? Я всегда думала об этом, но не хотела задавать этот вопрос на случай, если ты не понимаешь, что это была я. Я никогда не хотела, чтобы ты считал меня слабой.
– Я не хотел, чтобы ты некомфортно себя чувствовала. Я знал, что, если упомяну об этом, то тебе будет неловко рядом со мной, а это – последнее, чего я хотел, – моя рука скользнула вниз, я обхватил ладонью ее в щеку. – Я никогда не считал тебя слабой, Эль. Ни одной секунды, – мои руки опустились, чтобы нежно сжать ее плечи. – На татуировку, которая вбита на моем запястье, меня вдохновила та ночь. «Она идет в красе, подобна ночи» – это строчка из знаменитого стихотворения лорда Байрона, и она всегда напоминала мне о тебе. Я считал тебя прекрасной тогда, а сейчас считаю еще прекраснее.
– В ту ночь ты спас меня от Скотта, и недавно снова меня от него спас, – ее глаза сужаются от напряжения, пока она изучает мое лицо, в поисках реакции.
Ей не нужно завоевывать мое доверие.
– Я просто хочу сказать спасибо. Спасибо, что спасал меня в самые темные времена.
– Я всегда буду тебя спасать, Эль. Если ты мне позволишь.
– Я знаю, что будешь, – она ступает вперед, сокращая расстояние между нами. Руки поднимаются и ложатся на мою грудь. Она скользит ими вверх и вниз по мягкому материалу моей рубашки. – Прости за то, что я позволила Скотту встать между нами. Я должна была рассказать тебе о том, что происходит, и верить, что ты найдешь выход из этого.
– Я тебя прощаю. Ты сейчас здесь, и это самое главное, – провожу тыльной стороной пальцев по ее щеке.
– Это не самое главное.
– Нет? – спрашиваю я, поднимая бровь.
– Неа. Самое главное, что я тебя люблю, – она улыбается мне.