Холуин
Бабье лето выдалось сухим и тёплым, так что дел у Степаныча было по горло. Окрестные леса были полны отменных грибов, толстые караси на заповедных озёрах призывно бултыхались в чужих вершах, а на серых болотных мхах уже начинала багроветь ароматная клюква. Урожай был столь щедрым, что старик отправлялся на сбор провианта с рассветом и возвращался только под вечер, гружёный большим рюкзаком грибов, двумя бидонами ягод и «национализированными у мироедов» рыбинами. Карасей Степаныч менял по дороге у дачников на курево, клюкву, дабы не транжирить жизненно необходимый в самогоноварении сахар, сушил по старинке на солнце, намереваясь лакомиться ей зимой, а грибы всегда съедал сам подчистую, иногда употребляя по три сковороды подряд, не забывая разбавлять каждую порцию доброй чаркой душистого первача - «Что б червь в ливере не завёлся!» Такая жизнь была Степанычу точно праздник, а праздники он любил, хотя по-настоящему чтил лишь три: Новый год, 1 мая и День взятия Бастилии, причём последний особенно. Возможно, причиной тому был тот факт, что торжество приходился на самую макушку лета, когда жизнь на дачах бурлила и Степаныч был нарасхват, а может, кипучей и масштабной натуре старика этот исторический день наиболее соответствовал. Как бы то ни было, 14 июля, бравурно бурча мотив Марсельезы, старик обстоятельно брился, надевал вместо окаменелых кирзачей не менее окаменелые ботинки, всеми правдами и неправдами добывал бутыль настоящего вина и готовил парадный обед. В довершение разврата, Степаныч неизменно водружал на стол собственноручно нарисованный флаг Нидерландов, ошибочно принимаемый им за знамя Пятой Республики и в гордом одиночестве поднимал тост. - Потому как совесть понимать надо, - гремел он, грозя небу костлявым кулаком. – Совсем там разложились, коекакеры... Но ничего, ничего... Дождётесь вы субстанцию от трудового народа... Сначала всё нутро ваше гнилое через кингстоны-то повытрясем, затем вашим же дерьмом обратно нашпигуем и в утиль! Простипомы, пеляди, бельдюги... Чтоб вас всех корова бешенная перебодала!.. Урааааа!.. Вечер старик неизменно заканчивал в сторожке, где, по причине острого революционного возбуждения, входил в такой раж, что горький пропойца сторож Кузьмич всерьёз начинал опасаться за свою жизнь. Мрачная тень Робеспьера неистовствовала в табачном дыму, а в хлёстком перестуке окровавленных портвейном стаканов звенела безжалостная сталь гильотины... То были часы Террора и Отмщения. То были часы Степаныча. Однако, никто в целом свете не подозревал, что помимо трёх «официальных» праздников существовал ещё один, к которому старик, с некоторых пор, начал питать жгучий интерес. То был загадочный и чужеродный русской душе Хеллоуин, или, как его называл Степаныч - Холуин... Интерес к Хэллоуину у старика возник внезапно: волей случая в руки ему попал цветастый флаер с приглашением на «Halloween Party». Пустяк, скажете вы, но Степаныч был поражён в самое сердце. Диковинные костюмы, горящие тыквы, мистика, смех, угощения и т.п. - всё это донельзя взбудоражило дремучую фантазию последнего из советских могикан. Любопытство Степаныча росло год от года, пока, наконец, не вылилось в натуральную манию. Таинственный Холуин начал являться старику по ночам, в виде сторожа Кузьмича, одетого в чёрное драповое пальто, лакированные туфли и маску сварщика, сквозь которую проступали два горящих глаза. Холуин алчно тянул свои синюшные руки к старику, в каждой из которых была зажата горсть шоколадных конфет «Красная шапочка»… Степаныч кричал, дрался, пробовал бежать, но каждый раз его конечности превращались в тяжёлые тыквы… С адским хохотом ужасающий Холуин склонялся над своей беззащитной жертвой и начинал изощрённо душить её офицерским ремнём... От таких чудовищных сновидений бывший матрос Северного морского флота просыпался в холодном поту. Приняв дюжую порцию проверенного успокоительного (удачно настоянного на майском смородиновом листе, т.ч. закуска к нему совершенно не требовалась), он вновь проваливался в пучину лихорадочного сна, и снова чудовищная тень Холуина маячила на горизонте... - Вот ведь гадина заморская, - злился Степаныч, силясь понять, как ему одолеть необычную напасть. – С роду кошмары не снились, а тут на тебе, Холуин пожаловал... Даже самогон его, паскуду, не берёт!.. Ну да ничего, мурло примитивное, я тебя всё одно уконтропупю... Не таких ко дну пускали!.. Главное - не падать духом и поменьше закусывать... И - учить матчасть!.. Под матчастью Степаныч подразумевал собранную им по крупицам информацию о загадочной мистерии: газетные и журнальные вырезки, наклейки, обрывки афиш и – гордость коллекции – пивную бутылку с отбитым горлышком на этикетке которой красовалась одноглазая зубастая тыква. «Секретные материалы» хранились у него под диваном, в ветхом фанерном чемоданчике, с которым некогда старик прибыл после военной службы в Москву. Постепенно, материалы увеличились в размерах настолько, что, в лучших традициях американских детективов, коих Степаныч отроду не видел, он развесил все обрывки на стене второго этажа, поместив в центре «нулевой экземпляр» - злополучный флаер. Куском угля, по наитию, старик соединял разрозненные куски пазла стремительными чёрными линиями, сопровождая каждую путаными комментариями, так что со временем, схема превратилась в настоящий лабиринт Минотавра. Вечером, разобравшись со своими нехитрыми делами, старик взмывал на второй этаж, плюхался в продавленное кресло, установленное напротив «стены плача», устраивал подле себя бутыль самогона, плошку меда, спешно закуривал беломорину и, в который раз, погружался в копотливое созерцание собственноручно составленной криптограммы. В лучших традициях мистицизма, старик силился постигнуть внутреннюю природу Хэллоуина сугубо эмпирически, сторонясь лёгких путей, чужих подсказок и простых объяснений. Нехитрые кельтские традиции разрастались в его цепком первобытном разуме до размеров причудливых Сатурналий с элементами Масленицы, Крещенья и парада 9 мая. Дорога к постижению неведомого была трудна и терниста, но, стоическая душа Степаныча не знала иного решения. Путь героя был единственно приемлемым для него способом познания мира, и старик шествовал по нему уверенно и твердо, с готовностью ставя на кон всё, что имел. Битва была тяжёлой. Кровавый тени заката скользили по мужественному челу Степаныча, сизый дым наполнял комнату фимиамом, хищница-ночь заглядывала в окна второго этажа холодными глазами звёзд, силясь вселить ужас в сердце воина – но тщетно! Крепко сжимая в руке путеводную бутыль Ариадны, вечный моряк решительно двигался вперёд, в самое сердце тьмы, дерзко смеясь в лицо сгущавшемуся мраку и сонмам призраков, наполнявших комнату. Несчётное множество раз палуба дома ужасающе кренилась под натиском волн хаоса, а ветер преисподней рвал паруса надежды, однако стихия была не властна над непоколебимой волей Степаныча. Хтоническая буря лишь множила его силы и вместо жалкой мольбы смертельно испуганного человека она слышала ликующий боевой клич крепнущего исполина, требующего всё новых и новых ударов, дабы он мог явить этому миру Великий Подвиг. - Разоблачу! – брызгая слюной и хватаясь за нож, ревел Степаныч, окидывая безумным взглядом змеящийся на стене рисунок. - Вспорю! Разверзну! До дна морского! Отсюда и до Северодвинска! Полундряяя! Наутро, обессилившая пучина выбрасывала на берег обломки корабля странствий и полуживого (но не сломленного!) мистика. Его тело было сплошной раной, он мучительно страдал, с отвращением разглядывая серые и непримечательные земли, куда он, по воле неистового рока, был заброшен. В эти ужасные мгновения, простительная человеческая слабость нашёптывала Степанычу, что дело его, в сущности, весьма плёвое и решить его можно элементарно – просто взять и расспросить про этот трижды неладный Хеллоуин своих внуков. Да, эти жалкие, маловольные и безвременно обрюзгшие представители людского племени были ему не чета, но, по злой иронии судьбы, они знали о Холуине больше него. Несколько минут позора и всё станет ясно, но... Но даже в тяжелейшие часы испытаний, когда вся его бренная оболочка претерпевала невыносимые страдания и умоляла сдаться на милость Бездны, Дух Степаныча оставался непоколебим. - Шиш да камыш вам, дерьмо недолепленное... – бормотал он, болея каждой клеточкой изнурённого странствиями тела. – Врагу не сдаётся наш гордый Варяг!.. Не бывать такого дела, чтоб русский моряк кому-то на поклон отправился!.. Сам управлюсь... А нет – так не поминайте лихом... Русские не сдаются!.. Нахуй они никому не нужны... И старик продолжал страдать, лёжа на старом диване, накрывшись драной рогожей и проклиная на все лады различных супостатов, обрушавших на его седую голову такие горькие беды. А когда недуг отступал – он вновь брался за старое и потихоньку, дело шло. Несмотря на скудные сведенья и безудержные (и весьма смелые!) догадки, в целом, суть праздника Степаныч уловил точно – «Чертей гоняют!» Лишь две вещи оставались ему непонятны: за какие-такие заслуги, чужим детям, вот так вот запросто, горстями(!), раздают по ночам горы конфет; и в кого ему следует нарядиться к грядущему Холуину, который старик непременно решил с помпой отпраздновать? Из великого множества персонажей, всерьёз Степаныч рассматривал лишь