ч, презрительно отвергая незамысловатую Колькину закуску - лук, квашеную капусту и черный хлеб. – Варенье, дело страсть какое сурьёзное... На вроде мёда... Нужно аккурат в срок всё поспеть, а то всю силу тыква растеряет, хоть уже и не вари его совсем... Не забудешь?.. - Да как такое забыть, - скалил зубы Афганец. – Всё сделаю в лучшем виде. Самую большую тыкву тебе привезу, как заказывал… И самую вкусную... Ты капустку то, капустку не забывай, а то домой не доплывешь... - Говно плывёт, а моряк ходит, - со сталью в голосе отчеканил старик. - Отстань ты от меня бога ради со своей капустой! Я тебе о деле, а ты капуста... Не морская это закуска, капуста твоя!.. Кислота да слякоть... Ни души, ни плотности, одна слабость беспочвенная... - А ведь точно, - состроил скорбное лицо Афганец. – Совсем я позабыл, что ты у нас флотский парень... Но ничего, Степаныч, я тебе в следующий раз морскую капусту обеспечу. Морская то в самый раз будет, а?! Старик испепелил хохочущего Кольку глазами, но не нагрубил, памятуя, что тот ему ещё нужен. «Потом я с тобой расквитаюсь, браконьер ты таборный, - думал он спустя час, двигаясь полномерным противолодочным зигзагом по тёмным переулкам в сторону родной гавани. – Шутить он надо мной вздумал! Я вот все сети то твои поганые располосую да пожгу, будешь тогда знать, юморист... Потому как кто моряка обидит - тому хана!..» Октябрь задул всеми ветрами зараз. Вместо степенного, картинного листопада, порывы ветра, точно пьяная чернь, торопливо срывала золото погон с согнутых деревьев и яростно швырял их в грязь. Природа была дика и некрасива в эти часы и старик, наблюдавший из окошка своей обсерватории за всем этим вселенским безобразием, печально вздыхал. - Нигде нет порядка... Сплошная повсюду безприказная непотребщина... Что за жизнь?.. Грусть переполняла Степаныча. Даже приближающийся Холуин больше не радовал его сердце. Слишком долго он ждал этой даты, слишком рьяно готовился, слишком многое было поставлено на карту. Дошло до того, что порой, в тайне от самого себя, старик украдкой надеялся, что Афганец забудет про тыкву или привезёт её с запозданием, так что торжество можно будет с чистой совестью отменить, но Колька не подвёл. - Эй, хозяин, отворяй ворота, тыква приехала, - разнёсся его бодрый клич утром 31 октября. – Ахтунг, ахтунг, я говорю! Покрышкин ин дер люфт! Отворяй! Не проснувшегося толком Степаныча всего аж перекосило, но делать было нечего, и он выполз во двор. - Принимай товар, - радостно басил Колька. – Смотри, какая красавица! Шестнадцать кило! Самую большую взял. Ну, принимай! Старик одурело уставился на тыкву. - Это что?.. – произнёс он, наконец. - Как что, - расхохотался Афганец, – тыква твоя, как заказывал! Весь рынок обошёл, самую лучшую выбирал. Сладкая как дыня! Хочешь - варенье вари, хочешь - в жёны бери... Безотказный продукт, на вроде твоего самогона… - Да вижу что не баклажан, - процедил Степаныч. – Почему она серая то вся?.. - Так серые самые сладкие, - удивился Колька. – Ты не знал что ли? Самое-то для варенья, я специально спрашивал! Пальчики оближешь! Степаныч открыл, было, рот, но промолчал и сухо сплюнул под ноги. Это было хуже, чем крах. Это была неудача. - Так что, Степаныч, годится? – недоумевающе уставился на посеревшего старика Афганец. – Или мала? Что не так? - Всё так, - зло отреза старик, выхватывая тыкву из рук оторопевшего Кольки. – Помог так помог… Мерси вам на подносе... - Ну и славно, - пожал плечами Колька, запрыгнул в свою старенькую ниву и укатил восвояси, а Степаныч занёс тыкву во двор, швырнул её в куст крыжовника, сел на полено и мрачно закурил. Ему было и смешно и грустно. - Вот ведь незадача, - без всякого удовольствия ругался он. – Раз в жизни попросил человека тыкву купить, а он... Ну вот ничего никому доверить нельзя... И кто только эти блядские серые тыквы повыдумывал, не пойму?! Ну кому такое фуфло может пригодиться?! Докурив папиросу Степаныч направился в обсерваторию, намереваясь напиться сегодня как в последний раз. Прихватив пару яблок и блюдце мёда, он нацедил себе кружку самогона и начал трудится. Пять часов кряду заливал старик мировую скорбь глухо чокаясь с самогонным аппаратом металлической кружкой. Мысли, тяжёлые и безразмерные как свинцовые воды Баренцева моря поднимались и опадали внутри него, наполняя сердце чёрной брагой отчаянья. Плечи Степаныча сутулились, взор тускнел, а рука теряла былую сноровку. Долгожданный праздник ускользал даже не начавшись и чудовищная бездна раскрывалась пред мутнеющим взором моряка. В ней он видел жалкого одинокого старика печально пьющего со своим отражением в самогонном чане, в то время как где-то далеко, за вздыбленным океаном, по парадно украшенным улицам, задиристо и гордо вышагивал Холуин, даря всем желающим сладкий ужас и трепетный восторг бытия. От этого видения становилось Степанычу ещё горче. Его силы таяли, а море внутри бушевало всё сильней. Дошло до того, что спасательная кружка выскользнула из его ослабевшей руки, старик обмяк, качнулся и задремал уткнувшись разгорячённым челом в сияющий чан. Степанычу снилось, что он идёт на шлюпке по бушующему заливу, а огромная стая чаек пикирует на него с высоты и прицельно гадит на голову серыми тыквами. Они ложились всё ближе и ближе. Старик пытался увернутся от них, сманеврировать, но спасения не было. Тыквы падали ему на плечи, ударяли в грудь, колотили по спине и в конце концов переполняли лодку, так что она начинала разламываться и тонуть. Из последних сил Степаныч схватился окоченевшими пальцами за обломок шлюпки, как вдруг огромная тыква ударила его прямо в лицо. В глазах у старика вспыхнул оранжевый свет и он начал тонуть… - На абордаж! – хрипло заорал Степаныч, вскакивая с пола и хватаясь одной рукой за рассечённую при падении с табуретки скулу, а другой за нож. – Уничтожу! Увидев на своей ладони кровь, старик взвыл как дикий зверь и ринулся на улицу. Его целью была проклятая тыква. Он намеревался с разбегу пнуть её сапогом так, чтобы она раскололась на миллиард частей. Однако, в реальности, сапог скользнул по крутому боку серого чудовища и Степаныч со всего маху нырнул в крыжовник, пролетел его колючие недра насквозь и вспахал носом землю позади. - Убью, паскуда, - заверещал он не своим голосом и выхватил нож. – Расчленю!.. До основания!.. Вскочив на четвереньки, Степаныч, как опытный фехтовальщик, крадучись приблизился к противнику, сделал полукруг, продемонстрировал несколько молниеносных финтов, а после нанёс серию расчётливых ударов, рассчитывая рассечь мерзкую гадину на составляющие. Но не тут то было… Верный клинок хоть и проткнул пару раз толстенную шкуру тыквы, всё же не смог нанести её значимых повреждений, а на последнем ударе и вовсе сломался. Схватка начала приобретать экзистенциональные черты... Пена выступила на губах Степаныча. Он отпрянул и встал на ноги. Его глаза побелели, сердце сжалось, а руки затряслись смертоубийством… Издав леденящий душу вой человека превращающегося в волка-оборотня, Степаныч ринулся в сарай и стал расшвыривать его гнилые внутренности в поисках гигантского ржавого колуна, которым можно было расчленить мамонта... Хлипкое сооружение трещало по всем швам и грозило обвалиться, но Степаныч обезумел. Он рвал и метал, силясь вырвать из ржавых недр металлолома намертво застрявший колун и обрушься ему сейчас на голову крыша, он едва ли бы это заметил. К счастью, сарай уцелел и пока Степаныч делал небольшой перерыв, собираясь с силами для новой атаки, ему на глаза попалась невесть сколько валявшаяся на верхней полке литровая банка автоэмали восхитительного оранжевого цвета… При виде неё, взгляд Степаныча приобрёл осмысленный оттенок. Точно Робинзон Крузо увидевший следы человеческих ног на песке, он долго вглядывался в этикетку, не веря своим глазам, а затем его лицо осветилось счастливой догадкой, стерев каинову печать. Старик бережно прижал свою находку к груди и вышел на улицу. Обломком ножа он проворно вскрыл крышку и убедился, что краски внутри более чем достаточно, особенно если добавить растворителя. - Что, крысюга толстогузая, думала всё, уела?!! – зловеще усмехнулся старик и побежал в дом за новым ножом. Старик трудился два часа кряду, делая перерывы лишь на богатырский глоток самогона и свежую папиросу. Первым делом он срезал тыкве верх и не без изощрённого удовольствия, выпустил её внутренности к своим ногам. Далее, в меру своего умения и фантазии, он вырезал тыкве пару глаз в виде пятиконечных звёзд, широкий нос и жуткую пасть с десятком кривых зубов. Результат приятно удивил его самого. Старик даже подбоченился. - Шедевр, ёлки моталки, - весело бубнил он себе под нос, разглядывая тыкву со всех сторон. – Куинджа, мать её… Айвазовский… Единственное, что смущало старика, так это вырезанные сгоряча пятиконечные звёзды. Тут он явно дал маху. Крамола была налицо. Он даже хотел переделать их на круги, но затем его осенило. Степаныч крепко ухватил нож и одним махом исправил досадную оплошность, добавив каждой звезде по дополнительному лучику… Теперь всё было идеально. Красил тыкву Степаныч уже в темноте, при свете большого костра. Укрепив тыкву на черенке от лопаты, старик щедро покрыл своё творение тремя слоями оранжевой эмали и был несказанно доволен итогом проделанной работы. Тыква вышла яркая и ужасная, как и полагается. - То-то, суки… - ласково шептал он, ставя на костёр здоровенную сковород