Хоманимару
Ноэль Креспен занимал изумрудное велюровое кресло - почтенных лет: потертое, в шрамах и морщинах - с изящными изгибами резных ножек и подлокотников из темного ореха, каретной стяжкой, украшавшей спинку, и золотистыми заклепками, пылающими в лучах заката, настолько ярко, что слепили глаза. Мужчина безмятежным, чуть затуманенным взором провожал фантомные безликие силуэты, колышущиеся лучинами в строптивом потоке; эфемерные тени, скользящие по пыльным стенам ветхих домов; обветшалые повозки, нерасторопно плывущие по каменным бульварам и узким замшелым улочкам. Забинтованные пальцы правой ладони легко сжимали тлеющую трубку с экзотическими травами, а пальцы левой - «тюльпан», наполненный наполовину (или скорее опустошенный) английским янтарным элем. Его бледные жилистые колени едва прикрывал темно-синий халат, подчеркивающий нездоровый лавандовый оттенок полупрозрачной кожи. В последние несколько дней Ноэль хворал - болезнь изувечила его существо, как самое настоящее проклятье, - но не телом, а душою. Он отчетливо чувствовал на своих руках тяжелую головку одиннадцатилетней Флави - ее светлые волосы напоминали лисий хвост, а глаза - горные васильки, - слышал слабое, сбивчивое сердцебиение и последний хриплый вздох. Позже ее мать, сломленная горем, пыталась вытрясти из Ноэля если не чудотворный эликсир, возвращающий мертвых из царства вечности, то его душу, обвиняя в умышленной халатности. К сожалению, Флави скончалась на месте, упав с рассвирепевшей белой Мэри, - девочка случайно ранила шпорами свою лошадь, пытаясь обуздать ее ретивый нрав во время верховой езды. Когда девочка оказалась на земле, то инстинктивно свернулась калачиком, как улитка, а Мэри все никак не унималась: мощные копыта ударили Флави несколько раз, раздробив хрупкие ребра и череп. Липкая кровь Флави была везде, как и мозги - словно малиновое варенье, ее внутренняя эссенция растекалась по изумрудной траве. Ноэль Креспен по велению Судьбы стал участником этого происшествия, находясь рядом как врач, готовый при необходимости оказать первую медицинскую помощь. Но в тот день в нем умер сам Бог. Смерть всегда стелила перед ним тропу из трупов, но милая Флави стала ее бесценным сокровищем: сапфиром в болоте гниения и смрада. Изабель, мать Флави, приходилась родной сестрой Ноэлю; мужчина не надеялся на ее прощение или хотя бы снисхождение. Женщина заведомо считала брата ответственным в гибели своего единственного дитя и в порыве ненависти, отчаяния и боли, она наслала на него Эринний, искренне возжелав медленной мучительной смерти. Как следствие, мужчина пытался утопиться в пучине дурмана, надеясь отыскать на самой глубине, в юдоли скорби, способ усмирения трех внутренних, утративших равновесие, материй: рассудка, совести и праны. Но как бы Ноэль ни старался наладить отношения с отрешенным «Я», никакая потусторонняя сила не способна обратить вспять ход событий и предотвратить трагедию, чтобы любимая племянница осталась жива.
Креспен нервно вздрогнул, когда пропел дверной колокольчик; скрипнув от негодования зубами, он раздраженно выкрикнул «Открыто!». В проеме возникла огромная туша с лоснящимися рыжими патлами и несуразной улыбкой, разрезающей пополам упругие и жирные, как сало, щеки. Чересчур пухлые губы вежливо сообщили о «Шабли Домен Сен-Клер» за пазухой, для распития под «Крик совы». «У меня нет настроения», - презрительно буркнул Ноэль, поморщив горбатый - но весьма благородный, как хребет Карамурун-тау - нос. Его вялый язык заплетался, шурша по небу. «А вообще, лучше бы побаловал меня свиными копчеными ушками и Блё-де-Жексом. Неужели сложно ублажить мои желания? Ты бесполезен», - Ноэль неосторожно взмахнул «тюльпаном», едва не выплеснув на грудь мерцающую жидкость. Он деликатно выругался и нахмурил смоляные, тронутые пеплом, брови, а затем кивнул в сторону свободного кресла, приглашая Эдмонда Гроссо к нему присоединиться. Толстяк послушно плюхнулся в кресло - мясистые бока вывалились на подлокотники, - и под тучной фигурой жалобно застонало сухое дерево. Он собрался вовлечь Ноэля в занимательную, по его мнению, болтовню, но тот жестко осадил: «Мы можем побыть в тишине?» Эдмонд с видом побитой собаки смиренно захлопнул рот; однако терпения мужчины хватило лишь на четверть минуты. Ноэль не успел огрызнуться, когда Эдмонд загадочно изрек: «Я знаю, что может отвлечь тебя от хандры». Креспен досадливо подумал, что мсье не прочь почесать языком: крайне много и бесполезно; Эдмонд сегодняшним вечером был особенно надоедлив. Мужчина недоверчиво фыркнул и с подозрением прищурился; тем не менее, ему плохо удавалось скрыть пробудившийся интерес: «В самом деле, какая-нибудь очередная ерунда», - с напускным безразличием отмахнулся он. «Мне удалось тебя заинтриговать, верно?» - толстяк уловил в черных миндалевидных глазах искринки. «Как бы не так», - оспорил дерзкое заявление Ноэль, нарочито слукавив. Впрочем, Эдмонда так просто не проведешь: тот читал его насквозь, как раскрытую книгу, оттого точно ведал, что любопытство Ноэля изнывало от неудовлетворенности, будто похотливая дева. «Давай выкладывай, не томи», - сдавленно пробормотал он, смутившись слабости, юрко выпорхнувшей наружу, точно мотылек. Толстяк в предвкушении потер потные ладони друг о друга, вальяжно переплел пальцы-сардельки на упитанном пузе и приглушенно заговорил, будто выдавал мрачную тайну: «Мой коллега, Бернард Марсо, две недели назад заказал портрет своей жене...». «Какое скучное начало повествования», - Ноэль недовольно скривил персиковые влажные губы, обрамленные опрятными усиками и бородкой цвета воронова пера. «Дорогой друг, ты не будешь разочарован, если выслушаешь мою историю до конца, - Гроссо от обиды напыжился. - И перебивать собеседника - не по-джентльменски», - молвил он с упреком, чтобы Ноэль проявил хоть толику уважения, однако тот не испытывал ни малейшего стыда. Мужчина беззаботно потряс «тюльпан», взболтав теплый напиток некогда с нежной пенкой и изящными кисло-сладкими нотками, а теперь мерзкий на вкус. Трубку он все еще держал в пальцах, однако затягиваться больше не желал: предстоящей ночью следовало нормально выспаться, так как помимо терзающей совести, его мучили химерические кошмары. Ноэль устало выдохнул и аккуратно положил трубку на ажурный кофейный столик из красного палисандра, привезенный из Индии. Затем пристальным взглядом смерил «тюльпан», осушил одним глотком и поморщился, высунув наружу кончик языка: гадость! «Что ж, я весь - внимание», - проворковал он, ощутив свежий прилив ненавязчивой эйфории. «Хорошо. Но перед этим я хочу откупорить две бутылки вина, третья - для кондиции, трогать ее пока не смею. Итак, позволишь?» - толстяк расплылся в неизменно нелепой улыбке, верхняя губа задралась так высоко, что обнажила не только мелкие зубки, но и розовые мокрые десны. Он заговорщически хихикнул, будто ребенок, затеявший совершить какую-нибудь плохую-плохую шалость; Ноэль укоризненно покачал головой и сердито изрек: «Ты слишком наглый и назойливый для незваного гостя. Я больше не намерен пить, так как не хочу устраивать дебош всю ночь напролет, а рассвет встречать с дрянной головой. К тому же, увеселяться в компании одному - дурная манера». Эдмонд предугадал подобную реакцию, и потому терпеливо, но с толикой ехидства, сообщил: «В таком случае, я уступлю своей прихоти чуть погодя - торопиться все равно некуда. Но предупреждаю: ты сам попросишь тебе налить. Так как моя история может ввергнуть тебя в глубочайший шок». Непоколебимая уверенность толстяка заставила Ноэля насторожиться; мужчина истерично хохотнул и категорически возразил: «Ты будешь травить глупые байки? Ни одна из них не способна меня напугать!» Эдмонд ухмыльнулся, достал из кожаной сумки бутылку вина и демонстративно повертел: «Вот и увидим», - читалось на его пышном, как творожная сдоба, довольном лице с вишневым румянцем. Ноэль промычал что-то нечленораздельное - кажется, с уст слетела безобидная брань, - а после смолк, не желая продолжать пререкания; он смежил веки, чтобы Эдмонд, хитрый черт, больше не смог поддразнить. «На чем я там остановился? - вкрадчиво раздался елейный голосок слева. - Ах, да. За портретом для жены, Элоизы, Бернард Марсо обратился к бродячему художнику, засветившемуся в каждом закутке Маноска. Его зовут Киш Лорен, как слоеный тарт». «Погоди, это наверняка псевдоним, - озвучил догадку Ноэль, - что логично: кто будет называть ребенка в честь пирога? Если только блаженный». «Твои подозрения не безосновательны, - Эдмонд хлюпнул от негодования - молодой мсье был не сдержан и суетлив, - но главное не это, а вот что: Киш Лорен принял заказ и пообещал навестить семью Марсо следующим утром». «Я думал, он ищет вдохновение под каштаном или сосной, а не разъезжает по домам в поисках заработка», - прервал Ноэль вновь. «По словам Киша Лорена, аура человека, окруженного личными вещами в естественной, благоприятной среде, принимает подлинную форму. Характер и эмоции человека в спокойной и уютной атмосфере, где он может расслабиться, чтобы почувствовать себя свободно, особенно глубоки и колоритны; вне зоны комфорта они обращаются, как оборотни, в фальшь: тускнеют, маскируются и даже прибегают к имитации, перенимая черты чужих личностей. По этой причине Киш Лорен считает их дефективными, извращенн