удившийся интерес: «В самом деле, какая-нибудь очередная ерунда», - с напускным безразличием отмахнулся он. «Мне удалось тебя заинтриговать, верно?» - толстяк уловил в черных миндалевидных глазах искринки. «Как бы не так», - оспорил дерзкое заявление Ноэль, нарочито слукавив. Впрочем, Эдмонда так просто не проведешь: тот читал его насквозь, как раскрытую книгу, оттого точно ведал, что любопытство Ноэля изнывало от неудовлетворенности, будто похотливая дева. «Давай выкладывай, не томи», - сдавленно пробормотал он, смутившись слабости, юрко выпорхнувшей наружу, точно мотылек. Толстяк в предвкушении потер потные ладони друг о друга, вальяжно переплел пальцы-сардельки на упитанном пузе и приглушенно заговорил, будто выдавал мрачную тайну: «Мой коллега, Бернард Марсо, две недели назад заказал портрет своей жене...». «Какое скучное начало повествования», - Ноэль недовольно скривил персиковые влажные губы, обрамленные опрятными усиками и бородкой цвета воронова пера. «Дорогой друг, ты не будешь разочарован, если выслушаешь мою историю до конца, - Гроссо от обиды напыжился. - И перебивать собеседника - не по-джентльменски», - молвил он с упреком, чтобы Ноэль проявил хоть толику уважения, однако тот не испытывал ни малейшего стыда. Мужчина беззаботно потряс «тюльпан», взболтав теплый напиток некогда с нежной пенкой и изящными кисло-сладкими нотками, а теперь мерзкий на вкус. Трубку он все еще держал в пальцах, однако затягиваться больше не желал: предстоящей ночью следовало нормально выспаться, так как помимо терзающей совести, его мучили химерические кошмары. Ноэль устало выдохнул и аккуратно положил трубку на ажурный кофейный столик из красного палисандра, привезенный из Индии. Затем пристальным взглядом смерил «тюльпан», осушил одним глотком и поморщился, высунув наружу кончик языка: гадость! «Что ж, я весь - внимание», - проворковал он, ощутив свежий прилив ненавязчивой эйфории. «Хорошо. Но перед этим я хочу откупорить две бутылки вина, третья - для кондиции, трогать ее пока не смею. Итак, позволишь?» - толстяк расплылся в неизменно нелепой улыбке, верхняя губа задралась так высоко, что обнажила не только мелкие зубки, но и розовые мокрые десны. Он заговорщически хихикнул, будто ребенок, затеявший совершить какую-нибудь плохую-плохую шалость; Ноэль укоризненно покачал головой и сердито изрек: «Ты слишком наглый и назойливый для незваного гостя. Я больше не намерен пить, так как не хочу устраивать дебош всю ночь напролет, а рассвет встречать с дрянной головой. К тому же, увеселяться в компании одному - дурная манера». Эдмонд предугадал подобную реакцию, и потому терпеливо, но с толикой ехидства, сообщил: «В таком случае, я уступлю своей прихоти чуть погодя - торопиться все равно некуда. Но предупреждаю: ты сам попросишь тебе налить. Так как моя история может ввергнуть тебя в глубочайший шок». Непоколебимая уверенность толстяка заставила Ноэля насторожиться; мужчина истерично хохотнул и категорически возразил: «Ты будешь травить глупые байки? Ни одна из них не способна меня напугать!» Эдмонд ухмыльнулся, достал из кожаной сумки бутылку вина и демонстративно повертел: «Вот и увидим», - читалось на его пышном, как творожная сдоба, довольном лице с вишневым румянцем. Ноэль промычал что-то нечленораздельное - кажется, с уст слетела безобидная брань, - а после смолк, не желая продолжать пререкания; он смежил веки, чтобы Эдмонд, хитрый черт, больше не смог поддразнить. «На чем я там остановился? - вкрадчиво раздался елейный голосок слева. - Ах, да. За портретом для жены, Элоизы, Бернард Марсо обратился к бродячему художнику, засветившемуся в каждом закутке Маноска. Его зовут Киш Лорен, как слоеный тарт». «Погоди, это наверняка псевдоним, - озвучил догадку Ноэль, - что логично: кто будет называть ребенка в честь пирога? Если только блаженный». «Твои подозрения не безосновательны, - Эдмонд хлюпнул от негодования - молодой мсье был не сдержан и суетлив, - но главное не это, а вот что: Киш Лорен принял заказ и пообещал навестить семью Марсо следующим утром». «Я думал, он ищет вдохновение под каштаном или сосной, а не разъезжает по домам в поисках заработка», - прервал Ноэль вновь. «По словам Киша Лорена, аура человека, окруженного личными вещами в естественной, благоприятной среде, принимает подлинную форму. Характер и эмоции человека в спокойной и уютной атмосфере, где он может расслабиться, чтобы почувствовать себя свободно, особенно глубоки и колоритны; вне зоны комфорта они обращаются, как оборотни, в фальшь: тускнеют, маскируются и даже прибегают к имитации, перенимая черты чужих личностей. По этой причине Киш Лорен считает их дефективными, извращенными, недостойными благородного дуэта: кисти и холста мастера». «Как по мне, голубое небо уютнее, чем низкий облупленный потолок», - обронил Ноэль, сложив на груди руки. «Ты не художник, Ноэль, никогда им не был и, боюсь, не будешь. Медицине, как и другим наукам, чуждо искусство: они цинично препарировали наш сакраментальный мир и вывернули наизнанку, изучив каждый орган, каждую клеточку под микроскопом; беспощадно выпотрошили его волшебное - божественное и одновременно дьявольское - ядро, как свинью. Так как с какой-то стати им приспичило овладеть «истиной»». - Гроссо поперхнулся, так как в глотке встал ком. Громко откашлявшись, он честно добавил: «К сожалению, в творческой сфере твое мнение не стоит и выеденного яйца». Эдмонд вовсе не преследовал цель как-то унизить Ноэля, но от небрежно брошенных слов мужчина почувствовал себя так паршиво, будто его окатили ведром ледяной воды. «Ты только что меня оскорбил?! А ну, сейчас же принеси извинение!» - вспылил Креспен, вскочив с кресла, как ужаленный. «Присядь, я никак не задел твое самолюбие, а лишь констатировал факт, - с требовательной - но не надменной - интонацией отчеканил Эдмонд, дабы пресечь зарождающийся конфликт, и свел тонкие брови к переносице. - Правда всегда будет яблоком раздора», - расстроенно заметил он. Толстяк напрягся, как скрипичная струна, когда Ноэль придвинулся к нему слишком близко - черные глаза застлала пелена злобы, а побагровевшие, плотно сомкнутые, губы мелко задрожали, будто вот-вот выстрелят ядом. «Прошу, вспомни о манерах и остынь, ссоры ни к чему, - с обреченностью промямлил Эдмонд. - Мне стоит продолжить рассказ, так как скоро пробьет одиннадцать часов. Уже очень поздно, ты ведь не хочешь слушать меня до тех пор, пока на деревне не пробудятся первые петухи?» «Мы не в деревне, здесь нет петухов», - прохрипел Ноэль; низкий широкий лоб покрыли глубокие бороздки, придав мужчине вид дряхлого архивариуса, хотя возраст еще не пересек черту в тридцать два. Креспен, немного помешкав для пущего вида, все-таки остепенился. «Я прощаю тебя, но только в этот раз. Следующего раза тебе не представится, так как прогоню веником прочь, усек?» - пригрозил он притушенным голосом. «Твоя обитель - твои законы, - поспешно заверил его Эдмонд, выставив перед собой ладони в капитулирующем жесте. - Только, пожалуйста, подай стакан прохладной воды, а то рот словно набит иголками - меня невыносимо мучает жажда». Ноэль едва не ляпнул «я не нанимался лакеем», но вовремя одумался - Эдмонд часто приглашал к себе в гости, в дом-павильон, расположенный на холмистой равнине, недалеко от горы Юра, и всегда вел себя заботливо и учтиво, потакая любым прихотям, как добродушный Рождественский Дед. Мужчина лениво поднялся с насиженного места, быстрыми шагами добрался до кухни и, наполнив стакан чистой водой из хрустального графина, вернулся в гостиную. Эдмонд с благодарной улыбкой принял стакан и жадно пригубил; утолив жажду, он блаженно причмокнул и облизнулся, поместил руку на подлокотник, сжав в ладони стеклянный сосуд, на дне которого испускал легкое сияние тоненький пласт влаги, похожий на льдинку. Эдмонд оставил воду про запас, чтобы зазря не тормошить Ноэля, опасаясь нарваться на хамское поведение, и заодно смочить пересохшее горло, когда станет тяжко произносить речь. Толстяк возобновил рассказ: «Киш Лорен, как и было обговорено, прибыл в дом Марсо в девять. Супругам он показался человеком легким на подъем: беспрестанно отпускал затейливые шуточки, улыбался и смеялся; ностальгировал о своем безвозвратно минувшем детстве и туристических экспедициях. Их знакомство длилось примерно час, после чего Киш попросил Бернарда удалиться из комнаты, оставив его с Элоизой наедине. А вот дальше стало происходить нечто странное, из ряда вон выходящее: Киш попросил Элоизу поглядеть - сколько пожелает - на пустое полотно, представив перед собой зеркало, а в нем - отражение: повертеться перед ним, полюбоваться своей красотой, как бы невзначай поправив волосы или дотронувшись до грудей. Киш убежден, что энергетика человека благодаря такой процедуре впитывается в ткань, проникает в краски, кисть художника. И портрет становится более чем живым. По завершению работы, Марсо предложили Лорену крупную сумму денег, но тот отказался, смутившись проявленной щедрости, так как приемлет только символическую плату. И не обязательно деньгами. Тогда в знак признательности супруги вручили Кишу целую корзинку свежих ягод и фруктов, и он с лихорадочной поспешностью - что показалось Бернарду подозрительным - покинул дом. Позже Бернард сослался на свою гипертрофированную мнительность, и он опрометчиво проигнорил эту - скажу по секрету