оспекту Серре, подпрыгивая на кочках и колдобинах; в салоне стояла густая духота, мужчины обливались потом, как в пору июльского зноя. Через полчаса они прибудут в часовню Святого Патрика, где смогут отыскать постоянного посетителя - Жоржа Бейля, охочего до крепкого пойла и распутных девиц. Доходяга и скряга Жорж Бейль периодически зависает в кабаках и, окутанный хмельным мороком, точит балясы с кем ни попадя, охотно разносит молву и сам коллекционирует сплетни, как бывалый графоман. Однажды он пил на брудершафт с Бернардом Марсо. «Думаешь, он безвозмездно выдаст всю подноготную Киша Лорена?» - Ноэль промокнул хлопковым платком свой лоб, и тот мгновенно пропитался влагой. «В таких случаях обычно угощают огненной водой, - Эдмонд откинул назад промасленные бронзовые волосы; по лысым вискам струился соленый пот, как ручеек по гористому склону, - чтобы задобрить и развязать язык, но в часовне пить запрещено, поэтому мсье Жоржу я пожертвую часть своих карманных денег. Надеюсь, сэр Патрик поймет, что в моих намерениях нет ни намека злого умысла, и все они направлены на благо нашего дела». «Лишь бы сработало», - пробухтел Креспен, созерцая пейзаж за окном: улица Сен-Патрис пролегала вдоль фермы Мишель Жан-Мари, чьи виноградные поля простирались на десяток миль. Последний поворот налево, и скромная крохотная часовня Святого Патрика застенчиво отвесила приветственный поклон. Кирпичное строение имело цвет пожелтевшей слоновой кости, над красно-коричневой черепичной крышей виднелась башенка с медным миниатюрным колоколом; на фасаде висела табличка, упоминавшая покровителя прихода, Святого Патрика, победившего чуму в 1631 году. Его обступали вековые дубы и олива, и, точно духи почивших прихожан, они тянулись ветвями вверх и забвенно роптали молитвы. Мужчины крадучись ступили внутрь - в помещении висела полумгла, воздух был спертый, пропитанный сладковатым бальзамическим запахом. Тонкие лепестки оранжевого пламени, встревоженные новоприбывшими незнакомцами, затрепыхались, зашелестели, словно тополиная листва. Дюжина обшарпанных дубовых скамей выстроилась вдоль стен, и на одной из них, повернувшись к выходу спиной, горбилась неопрятная фигура. Она дернулась, заслышав протяжный стон половиц, однако не изменила своего положения, будто специально проигнорировав. «Добрый день. Извините, вы - Жорж Бейль?» - друзья подошли к фигуре ближе; голова - на макушке которой зияли проплешины размером с грецкий орех - совершила полуоборот и воззрилась на двух таких разных мужчин выпуклыми прозрачно-голубыми глазками. Смуглое рябое лицо, казалось, принадлежало юродивому, ибо черты его были неказистыми и отталкивающими: приплюснутый с ассиметричными ноздрями нос, раскосый «рыбий» взгляд, выступающая вперед нижняя губа, гораздо толще верхней, и оттопыренные уши, чуть заостренные на концах, как у сказочного эльфа. В общем, впечатление мсье Жорж производил не самое благоприятное, однако его речь оказалась внятной и вполне осмысленной: «Кем будете?» «Мы хотим получить кое-какую информацию от вас, мсье Жорж», - Эдмонд выудил портмоне из нагрудного кармана и беспардонно потряс перед Бейлем, как костью перед дворовым псом: в тряпичной полости радостно зазвенела горсть монет. Жорж вроде бы не оскорбился на такой жест - видимо, его не впервой подкупали подачкой, - и лишь с усмешкой хмыкнул: «Вижу, вам очень нужна эта информация, раз ветром задуло в степную глушь. Я не могу принять вашу милость, так как не желаю кощунствовать перед ликом Святого Патрика - а то кровавыми слезами обольется, какого алчного прохиндея пригрел под своим крылом». Эдмонд, помешкав, убрал портмоне обратно в карман и озадаченно почесал затылок; Ноэль чувствовал себя некомфортно, оттого переминался с пятки на носок, сцепив пальцы в замок за спиной. Жоржа это представление потешило, однако смеяться во весь голос, как помешанный, он не стал, а лишь доброжелательно улыбнулся: «Что же вы как не родные, присаживайтесь, да поудобнее. Я не в праве вас выгонять из приюта покоя и мудрости». Мужчины безропотно опустились подле мсье, тщательно вслушиваясь в порченную речь: инородную, с каким-то акцентом, кажется, баварским; голос его шипел и клокотал, а порой переходил на хрип. «За чем конкретно вы пожаловали?» - голос его не изменился, но по взгляду было видно, что он догадывался о чем (или точнее, о ком) пойдет разговор. «Мы хотим знать все о Кише Лорене», - ответил Эдмонд, не отводя сизых глаз от вафельного лица. Жорж передернул плечами и затрясся, как осиновый лист; лицо недовольно сморщилось подобно сушеной груше. Вездесущее гнусное имя трещало на зубах, как яичная скорлупа. «Он Мишель Нуаре от рождения. А французский пирог (только с курицей и грибами) любит его младшая сестра, Инес; Киш Лорен - знак преданной любви к ней». «Младшая сестра?» - изумился Ноэль, и Жоржу захотелось отвесить ему щелбан. «Разумеется, как и у всех, у него есть семья. Он же вылупился не из лягушачьей икринки! Мать-швея, Абель, живет вместе с дочерью в Сен-Кантене, а потому с Мишелем видятся очень редко. Отец, Нарсис, погиб в Шестинедельной войне, в 1940 году, когда Мишелю было всего семь. Когда Мишелю стукнуло восемнадцать, он покинул родительский дом и стал мотаться по всей Франции, охотясь за музой. Парень с двенадцати увлекался изобразительным искусством: марина, пейзаж, анимализм, натюрморт присутствовали в его живописи; некоторые картины он успешно продавал. В двадцать три Мишель обучился портретной живописи, и она, как морская волна, захлестнула мальчишку с головой, утащив в бездну безумия, экстаза и страсти. В основном он изображал людей с врожденными патологиями: лимфедемой, анэнцефалией, гидроцефалией, с синдромом Патау или Дауна. Он испытывал специфическое, едва ли не сексуальное, влечение к генетическим мутациям и стремился передать на холсте их уникальную чужеродность: представлял больных людей существами внеземной цивилизации, пришельцами-кочевниками с неизведанных планет за пределами Млечного Пути. Его неординарное хобби внушало первобытный ужас и одновременно восторг; однако в 1969 году Мишеля словно подменил брат-близнец: он стал каким-то... другим. И если раньше пугала его аморальная, иррациональная любовь к уродам, то теперь он сам стал неотличим от них. Только вот у них обезображено тело, а у Мишеля - душа». «Душа?» - переспросил Эдмонд. «Да, - настоял Жорж, - и не что иное. Не присущие Мишелю черты - садизм, беспринципность, сумасбродность - затеплились в нем, как угольки, именно с 1969 года. Если встретитесь с ним лицом к лицу, не верьте ничему, что увидите перед собой: Мишель умеет, как презренный фигляр, ловко пародировать самого себя прежнего. Его притворство удачно обмануло наивных и несведущих». «Чем же примечателен 1969 год?» - вставил Ноэль, ему не терпелось докопаться до самой сути, как до ракушки под песком. «Тогда он стал рисовать портреты простых обывателей, непримечательных мужчин и женщин, которые позже обязательно погибали: разлагались за считанные дни, как свиной окорок. Сперва беды приписывали злому року, но когда подобные случаи стали фиксировать тут и там регулярно - словно Мора грянула из мира Нави, - людское подозрение обоснованно перекинулось на Мишеля. Ходили кривотолки, что Мишель заключил сделку с Сатаной: преподносит ему души в обмен на здоровье и долголетие». «Здоровье и долголетие?» - Эдмонд и Ноэль обменялись красноречивыми взглядами. «В свои тридцать шесть он выглядел значительно моложе, да и сейчас, когда перевалило за пятьдесят - он ничуть не постарел: ни седого волоска, ни морщинки. Будто на завтрак употребляет молодильные яблоки или что-то вроде того. И знаете, в пересудах доля правды присутствует, однако искаженная, а все благодаря суеверности, невежественности и богатому воображению. А теперь я вам поведаю, как все есть на самом деле, и это не ересь умалишенного, а истина, подобная слитку чистого золота. Все началось в 1969 году, когда Мишель привез из Шато-Тьерри фаянсовую статуэтку - идола Молоха, или Ваала. Он купил ее у торговца антиквариатом на черном рынке. Корни идола Молоха уходят в далекое прошлое: в Библейские времена существовал Ханаан - страна, простирающаяся от северо-западной излучины Евфрата и от Иордана до берега Средиземного моря. Ее жители, хананеи, поклонялись Молоху, кровожадному божеству. Его созидание ассоциировалось с сельским хозяйством, и когда ожидался скудный урожай, предвещающий неизбежный голод, хананеи приносили в жертву девятилетних детей, но чаще всего младенцев (они считались божьим деликатесом) - дабы насытить прожорливого Молоха и воззвать к милости. Перед жертвоприношением непосредственно проводился обряд: ребенка купали в отваре розмарина и мирамии, а после обмазывали миртовым маслом. Помимо прочего, его унизывали побрякушками: браслетами и бусами из зубов животных, ракушек и перьев; ребенок должен был попасть в лоно Молоха - у нас бы сказали: «нарядным» - подготовленным, чтобы не осквернить грязью его чрево и не накликать гнев на весь народ. Главные участники церемонии - жрец, осуществляющий жертвоприношение, его помощники, обеспечивающие необходимыми орудиями убийства, а так же жертвователь - собирались в парадную процессию и сопровождали ребенка до алтаря. Они, щеголяя голыми телами, испещренными орнаментами и символами и увешанными хеттскими золотыми украшениями, чинн