Написано в Каракасе с 21 июня по 8 июля
ВТОРАЯ ОСТАНОВКА
Афины, больница.
Начало записей 19 июля.
_Они отняли у меня мою портативную машинку "Гермес" и заперли ее в белый шкаф, потому что сейчас полдень, потому что мертвый час. Приходится писать от руки! Я терпеть не могу писать от руки, я сижу на кровати в одних пижамных штанах, и мой маленький вентилятор (подарок Ганны) гудит с утра до вечера; в остальном - мертвая тишина. Сегодня снова сорок градусов в тени! Эти часы тишины (13:00-17:00) самые ужасные. При этом у меня остается уже мало времени, чтобы все записать. Ганна ежедневно навещает меня, и всякий раз я пугаюсь, когда она стучит в белую двустворчатую дверь; Ганна вся в черном в моей белой комнате. Почему она никогда не садится? Она каждый день ходит на могилу, она каждый день ходит в институт - вот пока все, что я знаю про Ганну. Она стоит у открытого окна, а я вынужден лежать, и меня это нервирует и ее молчание - тоже. Может ли она простить? Могу ли я что-нибудь исправить? Я не знаю даже, что Ганна делала с тех пор; об этом - ни слова. Я спросил Ганну, почему она не садится. Я вообще Ганну не понимаю - ее усмешка, когда я о чем-нибудь спрашиваю, ее глаза, глядящие куда-то мимо меня; иногда я боюсь, что она еще сойдет с ума. Сегодня - шесть недель с того дня._
8.VI. Нью-Йорк.
Обычная Saturday-party [субботняя вечеринка (англ.)] у Вильямса, я не хотел идти, но надо было: собственно говоря, никто меня, конечно, не принуждал, но все же я пошел. Я не знал, что делать. К счастью, меня ожидало сообщение, что турбины в Венесуэле подготовлены наконец к монтажу, значит, надо вылетать как можно скорее. Но я все спрашивал себя, справлюсь ли я на этот раз со своей задачей. Когда Вильямс, этот неистребимый оптимист, положил мне на плечо руку, я кивнул ему в ответ, но про себя я продолжал сомневаться.
- Come on, Walter, have a drink [давай выпьем, Вальтер (англ.)].
Как обычно, все стоят группками, не знаешь, куда приткнуться.
- Roman holidays, oh, how marvellous [отпуск в Риме - как это прекрасно (англ.)].
Я никому не сказал, что моя дочь умерла, потому что никто не знал, что у меня была дочь, и я не ношу траурной ленточки в петлице, потому что не хочу, чтобы мне задавали вопросы, ведь все это никого не касается.
- Come on, Walter, another drink [давай выпьем-ка еще, Вальтер (англ.)].
Я слишком много пью.
- Walter has trouble, - рассказывает всем Вильямс, - Walter can't find the key of his home [у Вальтера неприятности, он не может найти ключ от своей квартиры (англ.)].
Вильямс считает, что я должен играть хоть какую-то роль в этом обществе, пусть комическую, это лучше, чем вообще никакую. Оказывается, нельзя просто стоять в углу и грызть миндаль.
- Fra Angelico, oh, I just love it [Фра-Анджелико, о, я его обожаю! (англ.)].
Все все понимают лучше меня.
- How did you en joy the Masaccio fresco? [Вам понравилась фреска Мазаччо? (англ.)]
Я не знаю, что сказать в ответ.
- Semantics! You've never heard of Semantics? [Семантика! Вы никогда не слышали о семантике? (англ.)]
Я сам себе кажусь идиотом...
Я жил в гостинице на Таймс-сквер. Табличка с моей фамилией все еще висела на дверях моей квартиры, но Фредди, привратник, понятия не имел, где мой ключ. А я ведь просил Айви передать ключ Фредди. Но она этого не сделала, и мне пришлось звонить в свою собственную дверь. Я просто не знал, что делать. Всюду можно попасть: в учреждения, в кино, в подземку, только не к себе в квартиру. Я отправился на экскурсию по городу, чтобы убить время. Небоскребы казались мне надгробиями (впрочем, это мне всегда казалось). Я слушал пояснения, которые передавали по радио: "Рокфеллеровский центр, небоскреб Эмпайр-Стейт-Билдинг, здание ООН" и так далее, словно я не прожил одиннадцать лет на Манхэттене. Потом я пошел в кино. А после кино поехал подземкой по обычному маршруту - Айрат, Экспресс-Аптаун, без пересадки на Коламбэс-Серкл, хотя, если бы я пересел, от станции "Индепендент" мне было бы ближе к дому; но в течение одиннадцати лет я никогда не пересаживался и на этот раз не пересел, а вышел, где всегда выходил, и по дороге, как часто и прежде, зашел в китайскую прачечную, где меня еще помнили. "Хелло, мистер Фабер!" Мне дали три рубашки, которые несколько месяцев ждали моего возвращения, оттуда я пошел в гостиницу, где мне нечего было делать, и несколько раз подряд набрал свой собственный номер - конечно, никто не подошел! - а потом, к сожалению, отправился к Вильямсу.
- Nice to see you [рады вас видеть (англ.)], - и тому подобное.
Перед этим я еще зашел в свой гараж, чтобы выяснить, стоит ли еще там мой "студебекер", но мне не пришлось даже спрашивать - он был виден издали (пронзительно красный, как губная помада) на фоне черной стены.
Потом, как я уже говорил, - сюда, на Saturday-parti.
- Walter, what's the matter with you? [Вальтер, что с вами? (англ.)]
Собственно говоря, я всегда ненавидел эти сборища. Мне не дано быть остроумным, но это еще не значит, что мне должны класть руку на плечо.
- Walter, don't be silly [Вальтер, не валяйте дурака (англ.)].
Я знал, что мне не справиться с монтажом. Я был пьян, это я тоже знал. Они думали, я этого не чувствую. Я их знаю как облупленных. Если уйдешь, никто этого не заметит. И я ушел. Я шел по ночной Таймс-сквер (надеюсь, в последний раз) к телефону-автомату, чтобы еще раз набрать свой собственный номер. И сейчас еще я не понимаю, почему кто-то снял трубку.
- This is Walter [это Вальтер (англ.)], - говорю я.
- Who? [Кто? (англ.)]
- Walter Faber, - говорю я. - This is Walter Faber.
Такого не знают.
- Sorry [извините (англ.)], - говорю я.
Быть может, я набрал не тот номер; я открыл огромный телефонный справочник, чтобы проверить свой номер телефона, а потом набираю снова.
- Who's calling? [Кто говорит? (англ.)]
- Walter, - говорю я, - Walter Faber.
Мне ответил тот же голос, что и в первый раз, и я на мгновение растерялся; я что-то ничего не мог понять.
- Yes, what do you want? [Да, что вам угодно? (англ.)]
Собственно говоря, ничего не случится, если я отвечу. Я взял себя в руки и, прежде чем повесили трубку, спросил только, чтобы хоть что-то сказать, туда ли я попал.
- Yes, this is Trafalgar 4-55-71 [да, это Трафальгар 4-55-71 (англ.)].
Я был пьян.
- That's impossible [не может быть (англ.)], - говорю я.
Быть может, мою квартиру кому-то сдали, быть может, изменился номер, в конце концов, все бывает, я это понимаю, но мне от этого не легче.
- Trafalgar 4-55-71, - говорю я. - That's me [это мой номер (англ.)].
Я слышу, как мой собеседник закрывает рукой микрофон и с кем-то что-то обсуждает (с Айви), слышу смех, а потом вопрос:
- Who are you? [Кто вы такой? (англ.)]
Я в свою очередь спрашиваю:
- Are you Walter Faber? [Вы Вальтер Фабер? (англ.)]
В конце концов он вешает трубку, а я отправляюсь в бар. У меня кружится голова, я терпеть не могу пить виски; потом я прошу бармена найти по телефонной книге номер мистера Вальтера Фабера и соединить меня; он все это проделал и передал мне трубку; долго никто не подходил, потом снова голос:
- Trafalgar 4-55-71. Hello!
Ни слова не говоря, я вешаю трубку.
_Операция навсегда излечит меня от моей болезни, операция эта, по данным статистики, в 94,6 процента кончается удачно, и я нервничаю не из-за предстоящей операции, а только оттого, что ее со дня на день откладывают. Я не привык болеть. Нервничаю я еще и тогда, когда Ганна меня утешает, потому что она ведь не верит статистике. А я в самом деле убежден в благополучном исходе операции да к тому же рад, что ее будут делать не в Нью-Йорке, или Дюссельдорфе, или в Цюрихе; мне необходимо видеть Ганну, говорить с ней. Я не могу себе представить, как ведет себя Ганна вне этой комнаты. Ест ли она? Спит ли она? Каждый день она ходит в институт (от 8:00 до 11:00 и от 17:00 до 19:00), и каждый день она ходит на могилу нашей дочери. А что помимо этого? Я попросил Ганну, чтобы она садилась. Почему она молчит? Даже если Ганна садится, она сидит не больше минуты, потому что всегда оказывается, что чего-то нет на месте, пепельницы или там зажигалки, она поднимается и снова стоит. Если Ганна не в силах выносить мое общество, зачем же она приходит? Она поправляет мне подушки. Будь у меня рак, они бы меня немедленно оперировали, это ведь логично, я объяснял это Ганне, надеюсь, убедил ее. Сегодня мне не делали укола! Я женюсь на Ганне._