Козьме не хотелось, чтобы сын расплакался от обиды, но не придумал, чем утешить его. Вздохнув так, словно и самому хотелось, чтобы Хомуня вместе с ним ехал во Владимир, Козьма тихо, чуть дрогнувшим голосом, сказал:
— Нельзя, Хомуня. Я жду княгиню. К тому же вечер скоро, куда ж тебе, на ночь глядя? — и будто вспомнив самое главное, поспешно добавил: — Завтра, после постригов, ты сам поедешь верхом. Теперь у тебя будет собственная лошадь. Она уже в конюшне. Найди в молодечной Прокопия, попроси показать.
Что постриги назначены на воскресенье, Хомуня знал и давно ждал этого дня. Волосы мешали ему. И мальчишки, те, что постарше, говорили обидные слова, обращались с ним так, словно он девочка. Но о коне Хомуня услышал впервые. Обрадовавшись, он быстро выскользнул из рук отца и побежал искать Прокопия.
В своем воображении Хомуня уже видел этого коня, тот рисовался ему могучим, сильным, с огромной густой гривой и почему-то обязательно с красным седлом и желтой, расшитой золотом, попоной. Он с наслаждением представил, как сейчас погладит шею коня, заранее чувствовал ладошкой гладкую и теплую шерсть. Но тут Козьма неожиданно вернул Хомуню. И тот снова, задрав вверх подбородок, смотрел на отца не мигая, лишь нетерпеливо, как жеребенок, переступал ногами.
— Хомуня, ты еще успеешь к Прокопию. Сначала сходи во дворец, к княгине Улите, поищи ее в ложнице. Скажи, что кони готовы.
Хомуня кивнул головой, повернулся и засверкал пятками к дворцу. Хомуня торопился, беспрестанно спотыкался о высокие ступени, опирался на них руками, и тогда уже на четвереньках одолевал крутые лестницы.
Перед дверью, что вела в ложницу княгини, Хомуня приостановился, перевел дух, потом несмело потянул за массивную бронзовую ручку — тупой крюк с узорами и небольшим шишаком на конце.
Посреди светелки, недалеко от окна, княгиня стояла в объятиях ключника Анбала, ясина родом, и не сразу заметила переступившего порог Хомуню. А увидев, резко оттолкнула от себя ключника, так, что тот, налетев на скамью, чуть не упал на пол, удержался за спинку кровати, стоявшей рядом, у стены. Княгиня быстро оправила платье и молча устремила глаза на мальчишку.
Хомуня, как и учили его, низко поклонился и смиренно сказал:
— Госпожа княгиня Улита, кони готовы.
— Хорошо, отрок, ступай, — спокойным голосом приказала она. — Я сейчас спущусь во двор.
Хомуня взглянул на ключника, испугался его темного злого лица и стремглав, под громкий смех княгини, выскочил из ложницы. Улита что-то говорила Анбалу, но Хомуня не прислушивался, вприпрыжку сбегал по ступеням.
Вернувшись во двор, он издали крикнул отцу, что княгиня скоро придет и, не останавливаясь, помчался к молодечной.
Козьма поднял глаза — и в раскрытом окне княгининой ложницы увидел Анбала. Ключник, проследив за Хомуней, тотчас скрылся в глубине комнаты.
Козьма сердито сплюнул под ноги. Люди давно уже судачат о бесстыдстве ключника и княгини, но никто не решается сказать об этом Боголюбскому. А тот, то ли и в самом деле не замечает, как насмехается над ним княгиня, то ли делает вид, что в доме царит такой же покой, как и в прошлые годы, до казни Кучковича, старшего брата Улиты, учиненной за измену князю Андрею.
Чем ближе к старости, тем все меньше и меньше становится у князя людей, на которых можно положиться. Как-то сразу один за другим начали умирать его братья и сыновья. Теперь у князя остался всего один наследник, Юрий, самый младший его сын. Да и тот сейчас далеко, посажен на княжение в Новгороде Великом. Там же, при юном княжиче, служит и Игнатий, старший брат Козьмы.
Искусных воевод тоже не стало у князя, некому теперь водить его дружины в ратные походы, выигрывать сражения. Между тем, враги совсем перестали скрывать свои помыслы, в открытую восстают против Андрея.
А он только тем и занимается, что строит храмы, дворцы, города. Со всех русских земель собрал каменотесов, художников, всяких мастеровых людей, не жалея злата и серебра платит им за труды их великие. Оградил город Владимир земляными валами, высокими частоколами, крепкими, рубленными из дуба, грозными башнями. Поставил Золотые ворота, на самом высоком месте новой столицы заложил Успенский собор, да такой, чтобы своим величием мог соперничать с главным храмом Руси, прекрасной Софией Киевской. Организовал книгопечатание. Переписчики сначала посмеивались: ничего, дескать, из этой затеи не выйдет. Но князь Андрей своего добился, первые печатные книги передал в Успенский собор и в храм Покрова.
Растет Владимир, заложенный дедом Андрея, великим Мономахом, встречает каждого путника колокольным звоном многочисленных церквей. Диву даются иноземные гости, особенно те, которые прибывают в город не в ладьях, а ведут караваны прямым путем, через степи и дремучие леса. Праздничный перезвон обрушивается на них сразу, как только расступится лес и откроется широкая болонь Клязьмы, и сама река, и белокаменный город на ее берегу. А над ними — Успенский собор, огромный, словно сказочный богатырь с золотым шеломом на голове. Он зорко смотрит и на восток, и на запад, и на юг, и на север, бдит землю русскую, готовый созвать ее полки на всякого ворога, кто переступит границу.
В Боголюбове князь Андрей не дает стареть своему любимому детищу — церкви Покрова на Нерли. Украсил ее патами, золотом и финифтью, драгоценными каменьями и жемчугом. Столпы и ворота от верху до долу так же приказал оковать золотом, лучшим мастерам велел изготовить для храма многоценные сосуды и кубки.
Храмы божьи великий князь строит превосходные, а в доме своем и в княжестве порядка навести не может. После казни брата княгиня все чаще и чаще стала уезжать во Владимир, неделями жила у Петра, Якимова зятя. Яким теперь за старшего у Кучковичей, командует всеми, словно князь.
Следом за княгиней к Петру зачастил постельник Ефрем Моизович, а потом потянулся к Кучковичам и ключник Анбал. Никто не знал точно, чем они там занимались, но вскоре в Боголюбово прошел слух об особом предрасположении княгини Улиты к ключнику.
Козьме обидно было за своего любимого князя, но вмешиваться в его семейные дела считал делом недостойным, ожидал, что перебесится княгиня, остепенится. Да и братья ее, которые, несмотря на измену старшего, все так же пользовались особым расположением и доверием Андрея Боголюбского, обласканы им большими наградами. Они-то должны были заметить недостойные поступки сестры, пресечь блудницу, отвести позор от княжеского дома.
Такие тяжкие думы угнетали Козьму, пока не подошла сама княгиня. Она была в добром расположении духа, говорила с Козьмой приветливо, улыбалась и не прятала глаза. Сомнения Козьмы от этого как-то сразу развеялись, показались напрасными. Он помог Улите подняться в седло, махнул рукой отряду младших отроков, дожидавшихся выезда княгини в тени под старым дубом, и двинулся следом за госпожой.
Улита оглянулась, увидела, что Козьма выстроил всадников походной колонной, по трое в ряд, приказала самому ехать рядом с ней.
Она сокрушалась и жаловалась Козьме, что князю Андрею опять стало нездоровиться, самой приходится иметь дело с боярами, решать дела великого княжения.
И действительно, к их приезду в доме Петра собралось около двадцати знатных вельмож, но все больше — Кучковичи и их друзья. А после захода солнца сюда же прибыли ключник Анбал и постельник Ефрем Моизович. О чем они говорили там, собравшись в повалуше, верхнем жилье дома, — неведомо. Боярские слуги чужих туда не пускали.
Козьма бесцельно бродил по застроенному клетушками, тесному от избытка сараев, навесов, амбаров и балаганов боярскому двору и не находил себе места. В душу опять стучалась тревога и сжимала сердце, давила его.
К ночи тревога опять исчезла сама, помимо его воли. Это случилось после того, как уехали Анбал и Ефрем, а следом за ними и Кучковичи, чуть захмелевшие, вышли и громко начали прощаться с княгиней. Разъехались, как показалось Козьме, всяк в свою сторону.