Юрий еще раз потрепал мальчика по плечу и отечески улыбнулся ему.
— По крайней мере, я так думаю, — продолжил он. — А ты как думаешь, цыпленок?
— А я думаю как вы! — гаркнула «демократическая писюлька» (потому как, по градации Юрия, школьник даже под «пипиську» не попадал).
Юрий вышел на трибуну и поднял руку. Все восемьсот манифестантов умолкли.
— Добрый вечер, братья румыны, — начал Юрий, — добрый вечер вам еще раз. Сейчас перед вами выступит учащийся лицея имени Георгия Асаки, Эмил Плугару, и расскажет о небольшом сюрпризе, который приготовили нам большевики. А потом мы немножко подождем и увидим сюрприз, который я приготовил для большевиков в ответ на их сюрприз. Вы согласны?
— А-а-ддд-ааааа, — заревела толпа.
— Тогда на сцену выходит Эмил!
Пока школьник сбивчиво объяснял манифестантам «все, как есть», Юрий позвонил жене:
— Дорогая, наша елочная гирлянда еще цела?
Вечером двое новозеландских и один канадский турист с фонариками в руках, спотыкаясь, брели по темному, неосвещенному центру Кишинева. Один из новозеландцев, — подвыпивший, — ругался с канадцем. Он доказывал, что хоть известная певица Кайли Миноуг и австралийка, но Австралия и Новая Зеландия так близки, что Кайли по праву считается жителями Веллингтона и немногочисленными остатками племен майори своей землячкой. Канадец выпил еще больше, поэтому соглашался.
Вдруг он остановился и глянул вперед. Там, на месте обычного митинга, к которому привыкли даже иностранцы, возвышался деревянный крест освещенный лампочками елочной гирлянды.
— Эти варвары, — сказал канадец, и икнул, — эти варвары поклоняются кресту с цветомузыкой!
— Тише, вы! — шипел на двух соратников активист молодежного крыла ХДНП Тудор Постойкэ.
Молодые люди посреди спящего палаточного городка манифестантов снимали гирлянды с креста.
— Теперь, — шепотом продолжал Постойкэ, — тихо уносим крест. И не шуметь!
Попыхтев минут десять, они смогли приподнять крест, и понесли его к грузовику, стоявшему за палатками. Подул ветерок, и в городке нестерпимо завоняло. Туалеты были болью организаторов митинга. В платные туалеты манифестанты ходить не хотели. Бесплатных поблизости не было… Всем стало неловко.
— Говорят, — прошептал один из активистов, — что коммунисты специально по ночам разбрасывают среди палаток дерьмо, чтобы все говорили, какие мы, мол, свиньи.
— Да? — усомнился другой, — а как же они его сюда приносят?
— Да очень просто, — отозвался информированный собеседник, — в пакетах. Пакеты здесь оставляют.
— Что-то я не видел здесь никаких пакетов со следами дерьма, — усомнился Постойкэ.
— Так они их моют и где-нибудь складывают!
— Мэй, что только не придумают эти коммунисты, — неодобрительно цокнул языком Постойкэ. — На какие только изощрения не идут! Ладно, грузите крест.
— Ой, Тудор, мне в туалет надо, — сказал самый младший.
— Какой туалет, — разозлился Постойкэ, — ты что, видишь здесь туалет? Нет здесь никаких туалетов. Было пятнадцать штук, но все платные. А откуда у бедных студентов деньги? Они же не получают денег из Москвы от русских свиней, как наши коммунистические сволочи! По большому или по маленькому?
— По большому…
— Ладно, иди, сядь между палаток, только чтоб тихо. Все равно коммунисты все уже здесь изгадили!
Товарищ Тудора отошел и присел. Получалось у него громко.
— Ничего, — прислушавшись, вынес вердикт Тудор, — слышится так|, будто кто-то храпит!
Наутро национал — радикальные газеты Молдавии вышли с заголовками на первых полосах: «Антихристы-коммунисты украли крест!», «Украли крест, оставив кучи дерьма!», «Президент Воронин поменял крест на дерьмо!», «Есть ли у коммунистов хоть что-то святое?!», «Зону, свободную от коммунизма, изгадили образно и буквально!», «Коммунисты! Забирайте свое дерьмо и возвращайте нам наш крест!», «Дерьмо на крест?! Обмен неравноценный, господин Воронин!», «Коммунисты испражнились на религию».
Из креста получились отличные угли. Юрий жарил на них шашлыки еще полтора года.
Юрий весь вечер пил коньяк, и потому, проснувшись в полночь, долго не мог оторваться от бутылки с водой.
— «Ресан», — брезгливо отбросил он пустую бутылку в угол, — говорят, пробили скважину над скотомогильником, и оттуда воду качают. Потому вода и дешевая.
Потом задумался, встал, включил свет, и записал это в блокнот с пометкой: «не забыть, — виноваты коммунисты». С дивана за ним равнодушно следил отец. За те несколько недель, что Юрий показывал его митингующим, старик к роли зомби привык, и только иногда еще, по привычке, споласкивал рот кислым вином перед тем, как попробовать свежезаваренный кофе. А еще он открыл в себе удивительную способность ложиться на женщину и протирать ее до кровавых мозолей, потому что части тела его, — все, — воистину окаменели. По утрам он даже вынимал известняковые ракушки из ушей.
— Что, папа, поймав взгляд отца, и налепив его на стену, спросил Юрий, — привык?
— В общем, да, — вяло согласился отец. — Как у тебя?
— Все хорошо. Пока. Разогнать нас не могут, — Совет Европы вмешается, начнется буча международных масштабов. Смотреть на нас спокойно они тоже не могут — люди стали поговаривать, что власть слабеет. Но в городе что-то происходит.
— Что?
— Появилось много странных людей. Говорят, ведут себя как полоумные. У всех на руках — какие-то наколки в виде цифр.
— Это не странные люди, сынок.
— Знаешь, кто они? — оживился Юрий.
— Знаю.
— Скажи.
— Потом.
— Нет, сейчас.
— Я же сказал, потом.
— Папа, — вздохнул Юрий, — сейчас я выну из вашего затылка иглу. И вы рассыплетесь. Вы, папа, голем, и старайтесь об этом не забывать.
— Вынимай. Мертвые умирать не боятся.
— Хорошо. Скажете потом.
— Да, потом. В обмен на кое-что. Но и об этом позже.
— Этих людей в городе много. Они какие-то сумасшедшие. Мне это не нравится.
— Не отвлекай меня. Я думаю о стране.
Отсмеявшись, Юрий, погасил свет, и, стоя у открытого окна, закурил. Жены с детьми дома не были: они уехали отдыхать в деревню.
— Беда нашей страны, сын, — начал отец, — в том, что все мы ее чересчур любим.
— А отчего это?
— Оттого, что мы, молдаване, каждый из нас, уверен в том, что Молдавия — это он сам. И ты уверен, и я, и каждый, кто здесь живет. Так думает каждый, кто здесь живет, даже если не хочет в этом признаться даже самому себе! Поэтому каждый из нас считает, что чем лучше он сделает для себя, тем лучше сделает для Молдавии. Где-то, не помню где, я читал историю про девушку в древней Японии, — такую красивую, что обладать ей хотели все женихи округи и даже женихи столицы. Знатные и простолюдины, красивые и уроды, — все хотели на ней жениться. Вот она, бедняжка, в один прекрасный день и бросилась со скалы, чтобы не быть причиной раздора. Жаль, что Молдавия никогда не бросится со скалы.
— Папа, — ужаснулся Юрий, — да что вы такое говорите?!
— Молчи, щенок, — властно сказал отец и тоже встал у окна, — твой отец знает, что говорит. Та девушка, о которой я тебе рассказывал, выбрала верный путь. И знаешь, почему? Если бы она не бросилась со скалы, пришлось бы ей, чтобы раздоры не сотрясали страну, стать шлюхой. Теперь понимаешь, почему Молдавии лучше было бы броситься со скалы?
— Если так думать, — возразил Юрий, — то никогда у человека не будет под ногами земли, а только угли, и зачем нам вообще нужна такая страна?
— А она, дурак ты этакий, нам и не нужна, — хмуро ответил отец, грызя заусеницу.
— Как это? — спросил Юрий и в растерянности тоже стал грызть заусеницу. Привычку эту он давно перенял у отца и потому большой палец его левой руки всегда был в подсохшей крови. — Мы же не хотим в Румынию на самом деле, а, отец?