– «Вина, сэр?» – «Ваше здоровье, адмирал», – «Не передадите ли вы мне лук, Гриндэл», – и так далее.
– Почему вы не пробуете галантин, лорд Генри? – спросил Пелью. – Вестовой, чистую тарелку лорду Генри.
Вот так Хорнблауэр узнал, как называется студень, который он ел. К нему придвинулось блюдо с рагу, и он положил себе от души; стоявший позади вестовой в мгновение ока переменил тарелку. Хорнблауэр насладился дивным вареным луком, плававшим в божественном соусе. Потом стол как по волшебству очистился, и появились новые блюда – пудинг с изюмом и коринкой, двухцветное желе (пришлось потратить немало усилий, чтоб выварить говяжьи ножки и затем уварить бульон до желатина).
– На пудинг муки не хватило, – извиняющимся тоном произнес Пелью, – но на камбузе что-то соорудили из сухарных крошек.
Это «что-то» было превосходно. К нему подали сладкий соус, приправленный миндалем. Хорнблауэр поймал себя на мысли, что если он когда-нибудь сделается капитаном и разбогатеет, ему придется тратить уйму времени и сил на покупку деликатесов. А от Марии в этом проку не будет, мрачно подумал он. Он все еще думал о Марии, когда стол вновь очистился.
– Кэрфильский, сэр? – прошептал голос ему на ухо. – Уэнслдэльский? Красный Чеширский?
Это предлагали сыры. Хорнблауэр выбрал наугад – названия ничего не говорили ему – и сделал эпохальное открытие, что Уэнслдэльский сыр и марочный портвейн – пара божественных близнецов, Кастор и Полукс, триумфально завершающие славную процессию. Отяжелевший от еды и двух бокалов вина – больше он себе не позволил – Хорнблауэр гордился своим открытием, затмевающим Колумба и Кука. Почти одновременно он сделал еще одно открытие, весьма его позабавившее. На стол поставили изящные серебряные чаши для мытья рук. Последний раз Хорнблауэр видел нечто подобное еще будучи мичманом, на обеде у губернатора Гибралтара. В каждой плавал кусочек лимонной кожуры, но, споласкивая губы, Хорнблауэр обнаружил, что вода в них – обычная морская. Это его чем-то даже успокоило.
Голубые глаза Корнваллиса смотрели прямо на него. – Тост за короля, – произнес адмирал. Хорнблауэр вынырнул из розового блаженного тумана. Надо взять себя в руки, как тогда, когда он уводил судно от преследования «Луары». Надо выбрать подходящий момент привлечь внимание собравшихся. Он встал и поднял бокал, во исполнение древнего ритуала, согласно которому тост за короля провозглашает младший из присутствующих офицеров.
– Джентльмены, за короля, – сказал он.
– За короля! – хором подхватили офицеры, а некоторые добавили еще «Храни его Бог!» или «Долгих лет правления!». Потом все сели.
– Его Высочество герцог Кларенс, – сказал лорд Генри, – как-то говорил мне, что, служа на флоте, так часто стукался головой о палубный бимс – вы ведь знаете, он высокого роста – поднимая бокал за своего отца, что всерьез подумывал обратиться к Его Величеству с просьбой позволить Королевскому Флоту в виде особой привилегии пить за августейшее здоровье сидя.
В другом конце стола Эндрюс, капитан «Флоры», продолжал прерванный разговор.
– По пятнадцать фунтов призовых денег на брата получили мои матросы, и мы были в Каусендском заливе, готовы к отплытию. Женщины уже покинули корабль, поблизости не было ни одной маркитантской лодки, и вот мои ребята – не забывайте, речь идет о простых матросах – так и остались со своими пятнадцатью фунтами на человека.
– То-то они порадуются, когда представится наконец возможность их прокутить, – сказал Марсфилд.
Хорнблауэр быстро прикинул в уме. На «Флоре» должно быть около трехсот матросов, они разделили между собой четвертую часть призовых денег. Одну четвертую получил капитан, значит Эндрюсу в результате какой-то удачной операции досталось около четырех с половиной тысяч фунтов. Возможно, операция эта была вполне безопасной, возможно, не стоила ни единой жизни – Эндрюс мог просто захватить в море французское торговое судно. Хорнблауэр с горечью вспомнил последнее письмо Марии и подумал, на что он сам употребил бы четыре с половиной тысячи фунтов.
– Весело будет в Плимуте, когда вернется Ла-Маншский флот, – сказал Эндрюс.
– Я кое-что хотел бы объяснить вам, джентльмены, – вмешался в разговор Корнваллис. Говорил он ровным, бесцветным тоном, и его добродушное лицо было совершенно бесстрастно. Все глаза обратились на него.
– Ла-Маншский флот не вернется в Плимут, – сказал Корнваллис. – Сейчас мы должны это обсудить.
Воцарилось молчание. Корнваллис явно ждал ответной реплики. Ее подал мрачный Коллинз.
– А как быть с водой, сэр? С провиантом?
– Это все нам пришлют.
– И воду, сэр?
– Да. Я приказал построить четыре водоналивных судна. Они доставят нам воду. Провиантские суда – еду. Каждый новый корабль, присоединяющийся к эскадре, будет привозить свежую пищу, овощи, живой скот, сколько сможет взять. Это спасет нас от цинги. Я не отпущу ни одно судно для возобновления запасов.
– Значит, мы до зимних штормов не увидим Плимут?
– И после тоже, – сказал Корнваллис. – Ни одни корабль, ни один капитан не войдет в Плимут без моего приказа. Должен ли я объяснять таким опытным офицерам, почему?
Хорнблауэру, как и всем другим, причина была очевидна. Ла-Маншский флот может укрыться где-нибудь, когда задуют юго-западные штормовые ветра, поскольку при таком направлении ветра французский флот не сможет выйти из Бреста. Но Плимутский залив для этого не подходит – восточный ветер сможет задержать там британский флот на несколько дней, для французов же этот ветер будет попутным. Немало и других причин. Болезни, например – каждый капитан знает, что команда тем здоровее, чем дольше она находится в море. И дезертирство. Кутежи на берегу серьезно подрывают дисциплину.
– Но шторма, сэр? – спросил кто-то. – Нас вынесет из Ла-Манша.
– Нет, – решительно ответил Корнваллис. – Если нас вынесет, место встречи в Торском заливе. Там мы и встанем на якорь.
Послышалось смущенное перешептывание. Торский залив мало пригоден для стоянки – практически не защищен с запада – зато с переменой ветра эскадра сможет выйти в море и обойти Уэссан прежде, чем неповоротливый французский флот минует Гуль.
– Значит, никто из нас не ступит на английский берег до конца войны, сэр? – спросил Коллинз.
Корнваллис улыбнулся.
– Не надо так говорить. Все вы и каждый в отдельности сможет сойти на берег… – Говоря, он улыбался все шире, – в следующую минуту после того, как на него ступлю я сам.
Все засмеялись, если и недовольно, то во всяком случае не без восхищения. Хорнблауэр, внимательно следивший за разговором, вдруг что-то понял. Вопросы и замечания Коллинза оказывались на удивление кстати. Хорнблауэр заподозрил, что слышал заранее подготовленный диалог, и подозрение это укрепилось, когда он вспомнил, что Коллинз – первый капитан Корнваллиса, начальник штаба, как сказали бы французы. Хорнблауэр снова посмотрел на Корнваллиса. Он не мог не восхищаться адмиралом, чье внешнее простодушие скрывало такую ловкость. Хорнблауэр мог поздравить себя с тем, что он, младший офицер среди капитанов с большим стажем, выдающимися заслугами и благородным происхождением, разгадал секрет. Он испытал приступ самодовольства – чувства для него непривычного и очень приятного.
Самодовольство вкупе с марочным портвейном на время помешали ему осознать все вытекающие из слов адмирала следствия. Вдруг все переменилось. Новая мысль бросила его в пучину отчаяния. Он физически почувствовал то же, что испытывал, когда идущий в крутой бейдевинд шлюп взбирался на волну и, кренясь, резко падал вниз. Мария! Он обнадежил ее обещанием скорой встречи. На «Отчаянном» осталось воды и провианта всего дней на пятнадцать; свежую провизию ему доставят, но с водой (так он думал) дело иное. Он был уверен, что время от времени будет заходить в Плимут за водой, провиантом и топливом. Теперь Мария не увидит своего мужа во все время беременности. И сам он (Хорнблауэр удивился, насколько сильно его это огорчило) будет лишен радости видеть ее в это время. И еще: придется написать ей и объяснить, что он не сдержит свое обещание, что они никак не смогут увидеться. Он причинит ей страдание. Мало того, ей станет ясно, что ее кумир – человек, который не может, или не хочет, держать слово.