– Я росла в ненависти к тебе. Мама много рассказывала, до сих пор рассказывает. Я знаю, кто виноват в моем жалком детстве. Знаю, почему у меня никогда не было хорошей одежды и дорогих игрушек. Мои школьные подружки мечтали о новых телефонах и красивых одноклассниках, а я каждый вечер засыпала, представляя, как вскрываю тебе глотку.
Я поднимаю ноги и толкаю Лилю в грудь. Удар слабый и неловкий, но его хватает – удивленно распахнув глаза, она тяжело падает на спину, воздух с хрипом выходит из ее горла, нож тихо звякает, отскакивая в сторону.
Поднимаюсь на ноги, корчась от боли – мышцы затекли, стали почти деревянными, каждое движение превращается в пытку, но у меня нет времени разминаться. Со все еще связанными за спиной руками я хромаю к поднимающейся Лиле и пинаю ее по ребрам, от чего она снова падает со слабым криком.
– Получи!
Она ползет в сторону ножа, блузка замаралась, волосы растрепались, ногти царапают пол.
– Лежи на месте, – рявкаю я, замахиваясь для нового пинка.
Увернувшись в последний миг, Лиля умудряется схватить меня за ботинок и с силой дергает. Пошатнувшись, я валюсь на бок рядом с ней, едва сдерживая крик. От боли перед глазами вспыхивает рой черных мушек, вся аудитория уплывает, уходит в темноту.
– Плохо быть старым, правда? – шипит Лиля, не сводя с меня ледяных глаз и вслепую нашаривая рядом с собой нож.
Я трясу головой, отгоняя обморочный сумрак и пытаюсь отползти, но она хватает меня за ногу. Тускло отблескивает лезвие, поднимаясь над светловолосой головой.
– Прочь! – я трясу ногой в попытке вырваться, но хватка слишком крепкая.
Лиля стоит на четвереньках и тянет меня к себе. Лицо у нее похоже на резиновую маску, изображающую ненависть – до предела распахнутые глаза, скривившийся рот, сморщенный нос. Нож вспарывает воздух рядом с моей штаниной, и я захлебываюсь ужасом, извиваясь как червь на сковородке. Последние силы едва теплятся во мне, их явно меньше, чем у этой бестии.
– Отстань!
Я дергаю свободной ногой, каблук попадает Лиле в скулу, и на этот раз удар получается сильным. С влажным хрустом голова неестественно выворачивается вбок, и Лиля тут же обмякает, уткнувшись лицом в пол. Рука, сжимающая мою штанину, ослабляет хватку, и я с трудом поднимаюсь, не веря глазам.
Тишина смыкает аудиторию в тесных объятиях. Затаив дыхание, я не отрываю глаз от спины Лили – поднимается ли в такт дыханию? Можно ли различить пульсацию вен на шее? Но секунды вязко тикают одна за другой, а тело на полу так и остается безнадежно неподвижным.
Неловко опустившись на колено, я кое-как подбираю нож связанными за спиной руками. Несколько неудачных попыток, и разрезанная веревка спадает с запястий, давая долгожданную свободу.
Надо вызвать полицию, но что им сказать? Все знают, какая Лиля была хорошая, все встанут на ее сторону, никто не поверит в историю со связыванием. А если всплывет та ситуация с ее мамашей? Это огромный жирный крест на всем, что у меня есть.
Я прижимаю ладони к глазам, и там, под закрытыми веками, вспыхивает только одно слово: «бежать». Как можно дальше от всего этого. Меня тут никогда не было.
Вытряхнув из сумки Лили ключ, я перешагиваю через тело к двери.
Вся дорога домой – сплошной туман, в памяти остаются только мягкие желтые огни уличных фонарей и шарахающиеся прохожие. Квартира встречает меня непривычной тишиной: моя Лена (Леееееночка) ушла. Почти ничего не соображая, я прямо в одежде залезаю под одеяло с головой и вскоре забываюсь тревожным сном. Ночные кошмары похожи на галлюцинации сумасшедшего, в них Лиля гоняется за мной по темным сырым коридорам, рот у нее распахнут в безумном хохоте, а вместо рук гигантские окровавленные ножи.
Утром просыпаюсь от звонкой трели домашнего телефона в гостиной. Все тело – сплошная ноющая боль, кости скрипят как старые качели, язык царапается о пересохшие губы. Держась за голову и налетая на стены, я подхожу и снимаю трубку:
– Да?
Это декан:
– Влад?
– Д-да.
– Что случилось?
Воспоминания вчерашнего вечера вспыхивают в голове как фейерверки в ночном небе. Ноги мгновенно делаются ватными, и я опускаюсь в кресло, до побелевших костяшек сжимая телефонную трубку. Надо отрицать все, отрицать до последнего. Я ничего не знаю, я ничего не знаю, я ничего...
– Влад? – настойчиво повторяет декан.
– Случилось? – выдавливаю. – Что?
– Десять утра, а ты не на работе! Ты вчера кабинет не закрыл, тут на столе твой телефон и очки, как это все можно забыть? Я еле нашел номер твоего домашнего!
Очки и телефон? Что за бред? А труп студентки в аудитории его совсем не беспокоит?