С силой, с гордой уверенностью произнес Григорий Васильевич последние слова; встал, поклонился ребятам и коротко закончил:
— Начинаем сегодня сталинскую вахту, товарищи молодые горняки! Мы, старики, на этой вахте досрочно выполним послевоенную сталинскую пятилетку нашего рудника и дальше пойдем. А вы, ленинские пионеры, помогайте отцам, матерям чем можете, чтобы нам было легче, веселее работать. Надеемся на вас твердо!
Ребята окружили Григория Васильевича, стали с ним прощаться:
— Счастливо в гору!
— Доброй вахты, Григорий Васильевич!
— Учиться будем хорошо, честное пионерское!
— Приходите к нам еще, дядя Гриша!
Все ребята пошли провожать своего гостя.
Кто-то взял Паню за плечо.
Он обернулся и увидел Николая Павловича.
— Все хорошо? — спросил Николай Павлович как будто спокойно, но с улыбкой радости в глазах.
— Ох, хорошо, Николай Павлович! Коллекция всем как понравилась…
— И речь твоего отца о больших ковшах, Паня!
В первый раз Николай Павлович назвал Паню просто по имени. Это еще прибавило ему радости: хоть сейчас пройдись колесом по всем коридорам. Он помчался искать товарищей, чтобы порадоваться вместе с ними, и нашел почти всех кружковцев возле краеведческого кабинета.
— Вот он, Пань-Панек, мил-голубок! — Вася Марков ринулся к Пане. — Ребята, старосту качать, сквозь потолок до седьмого неба! Взялись!
С трудом вырвавшись из рук Васи, братьев Самохиных и Егорши, Паня задорно выдвинул другое предложение:
— Кто в пляс? Васек, вызывай Егоршу!
Но Егорша Краснов, не дожидаясь приглашения, пошел по кругу на забавно подогнутых нотах, быстрый, как огонек, с притворно суровым лицом.
— Пань, давай песню! «Кузнечную», Пань! — потребовал Вася, уже выделывая на месте коленца и ревниво приглядываясь к Егорше.
Поскорее откашлявшись, набрав воздуха побольше, Паня встряхнул перед собою кистями рук, щелкнул пальцами и залился с перехватами и переборами, как это получалось у него, когда душе не терпелось взлететь повыше:
— Давай, давай, не задерживай! — подбадривали плясунов Вадик, Самохины и другие ребята, хлопая в ладоши.
А Гена, засунув руки в карманы, глядя на носки ботинок, вдруг, не сходя с места, забил ровную быструю чечетку, будто на пол посыпалась крупная, звонкая дробь.
Строители «Уральского хребта» так расшумелись, что не сразу услышали звуки горна, возвещавшего о начале второго отделения пионерского сбора.
Владимир Иванович Пистоленко
Ночной рейс
Холодный мелкий дождь лил двое суток. И когда на третьи утром перестал, небо не очистилось, как это бывает летом после дождя, а осталось серым, пасмурным. Хмурые тучи медленно и тяжело плыли над землей, плыли так низко, что, казалось, цеплялись за зеленые еще вершины осин и карагачей. От реки Сакмары дул сырой и густой ветер. Он то затихал, то снова, будто после раздумья, становился порывистым и свирепым; тогда тонкие ветки карагача со свистом гнулись то в одну, то в другую сторону, редкими стайками улетали с осин первые желтые листья, а тучи начинали ронять мельчайшие капли.
В любую минуту снова мог хлынуть дождь.
В колхозной риге несколько девушек перелопачивали зерно, подготовленное для отправки на элеватор.
Кладовщица то и дело выходила из риги, посматривала на дорогу и, не видя там ожидаемой машины, покачивала головой:
— Нет, теперь уж, видно, не приедет. Вечер подходит, а его нет. Засел, наверно, — дороги-то вон как развезло. А парень боевой! Если не приехал — значит, засел. Не ко времени дожди пошли. Это разве шутка — план не выполнен, хотя всего только двенадцать тонн осталось сдать государству! Эх, не будь дождя — вчера бы все подчистили!
На широкой деревенской улице показалась трехтонка; она медленно ползла, оглушительно гремя цепями, намотанными на колеса.
— Девчата! — закричала кладовщица. — Борька катит! Красный флажок на машине — значит, он!
Грузовик свернул с дороги, ловко развернулся и задним бортом вплотную подошел к риге.
Как только замолчал мотор, девушки принялись насыпать в кузов пшеницу.
Шофер молча выбрался из кабины, не спеша обошел машину, потрогал все скаты, залил в радиатор воды. Потом глянул на хмурое небо, что-то хмыкнул, закурил самокрутку и, обратившись к девушкам, сказал:
— Проворнее давайте, поторапливайтесь!
Ему было девятнадцать лет, но маленькое худощавое лицо и небольшой рост делали шофера похожим на мальчика.
Стараясь казаться внушительнее, он пытался держать себя независимо, а говорил нарочито грубовато и отрывисто. На нем был не по росту комбинезон, что делало смешной его небольшую фигуру.
К нему подошла кладовщица:
— Борис, может пообедаешь? Холодище вон какой стоит — похлебал бы горячего…
Он помолчал немного, словно и не ему было сказано. Потом нехотя ответил:
— Некогда засиживаться. Того и гляди, дождь будет. Приеду на элеватор — пообедаю в столовой.
Снова помолчал и добавил:
— Хлеба кусок принесите. Дорогой, может, закушу.
— Плоха дорога? — спросила кладовщица.
— А то! Надо бы хуже, да некуда. Не дорога, а слякоть! Ты сюда машину ворочаешь, а она плывет в другую сторону. Руки начисто отмотал, руль еле держат. А хуже всего в Черном долу да в Бешеном овраге: мосты — одно название, приходится в объезд, а там…
Он сел на подножку, несколько раз затянулся махорочным дымом, бросил окурок в лужицу и, подняв с земли прутик, начал старательно счищать с крыла машины грязь. Казалось, он настолько увлекся этим занятием и оно было таким важным, что полностью овладело всем его вниманием. Он стал даже немножко покряхтывать, когда тоненький прутик сгибался, будучи не в силах справиться с глинистым комком.
Вдруг резким движением руки он швырнул прутик прочь.
— Пойдет вот дождь, и, как говорят, будет полный порядок. И машину можно угробить и зерну конец, — сказал он кладовщице. — Какой тут обед!
И крикнул девушкам, остановившимся для минутной передышки:
— Живей насыпайте, ночью отдыхать будете!
— Ты гляди, какой вострый! Сам бы поработал без отдыха! — с обидой в голосе сказала одна.
— С виду — парень, а ворчит, словно дед на печке, — добавила вторая.
Первая что-то сказала подруге вполголоса, и обе рассмеялись, поглядывая на шофера.
Он покраснел и полез в кабину.
В это время к риге торопливо подошла девочка лет четырнадцати. На ней ладно сидела вязаная зеленая кофта, из-под которой у шеи виднелся красный галстук. Голову девочки покрывала пуховая шаль, на ногах были черные, школьного образца, туфли и калоши.