Раскидывала вещи по кучам, сортируя их на моё и НЕмоё. Желание хоть как-то заботиться о своём внешнем виде было отбито относительно недавно и совсем не родителями. Хоть мама упорно и лепила из меня куколку, она никогда не делала это насильно, так-то мне самой не приходило в голову, что может быть иначе. Я честно любила свои платьица и белые брючки, и кудряшки свои любила. Отторжение появилось потом. Когда я ушла от родителей с пустыми руками, ни взяв с собой ровным счётом ничего — ни одежды, ни вещей, ни денег, вот как в чём была, так и ушла. Помнится, Першину тогда пришлось одевать меня полностью, правда, отчего-то он тогда совсем забыл меня спросить, а чего же хотела я.
Давно не носила ничего из вещей, подаренных Олегом. Платья, юбки, кофты… всё безнадёжно пылилось на задворках шкафа. Последним сдалась верхняя одежда, может быть, потому что уходила я от него зимой? И если Севкины толстовки на мне ещё хоть как-то болтались, то единственную куртку Игнатьева мы тогда попилить не смогли. Денег не было, ни у меня, ни у него. В тот момент он только-только всё вбухал в бар, а тут я… сломанная и невменяемая. Вот и ходила я в ненавистном пальто. А может быть мне просто нравилось хранить осколки воспоминаний о том, как кто-то обо мне заботился?
Нет, я не совсем шизанутая дура, чтобы два года носиться раздетой по городу или изводить себя необходимостью носить Олеговы шмотки. Просто этой весной, в момент своих очередных широких порывов души и поисков приключений я умудрилась проспорить свою куртку, после чего старательно делала вид, что меня это не волнует.
Я смотрела на кучу одежды, доставшейся мне в наследство от жизни с Олегом, и вспоминала его слова, брошенные им мне, когда он притащил мне сумку с вещами уже в эту общагу: «Ты всё равно без меня не сможешь…». А я смогла. Как-то нелепо, надрывно и психованно, но смогла. Жить. Но не отпустить. Наверное, мне нужно было помнить о том, к чему приводит любовь. Поэтому я хранила все эти вещи, продолжая творить все свои буйства и неадекватности, чтобы доказать ему и наказать себя за то что поверила, за то что поставила всё что было на одну единственную чашу весов.
Спустя два года и тонны изматывающих воспоминаний и самообвинения, мне наконец-то захотелось быть нормальной.
К куче тряпок на полу прибавилось ещё много всего. Оказывается, что за последние годы накопилось огромное количество ненужного хлама, хотя мне и казалось поначалу, что ничего лишнего здесь нет. В итоге вышло несколько чёрных мусорных мешков набитых до отказа осколками моего прошлого. Пока таскала всё это на мусорку, пускала жгучие слёзы, сама не понимая, кого и что я оплакиваю.
А потом собралась и поехала.
Стас открыл дверь не сразу. Сначала послышался звонкий лай Бонифация, а лишь затем пара приглушённых ругательств. И вот он уже стоит передо мной. Заспанный, растрёпанный, с обнажённым торсом, в одних спортивных штанах и босой. Последнее умиляет больше всего.
Жмурится, хмурится, словно не веря, что вот она я.
— Всё в порядке? — обеспокоенно интересуется он, переступая с ноги на ногу — из подъезда тянуло холодом.
— Пустишь?
Чернов молча отступает в сторону, пропуская меня вперёд, и захлопывает входную дверь. Мне тут же под ноги кидается собак, и я сажусь на корточки, гладя его по загривку. Стас возвышается позади и сверлит мне затылок своим непонимающим взглядом, всячески пытаясь прочесть мои мысли. Интересно, а о чём он сейчас думает? Пять часов назад он обещал мне верить. Наверное, это сложно иметь дело со мной, со всеми этими моими метаниями и сомнениями, но я ведь решила… Правда, Стас ещё ничего не знает. На ум приходит забавная идея ещё немного его помариновать, но совесть шепчет, что с него и так было достаточно.
— Вер…
Я не оборачиваюсь, но на ноги всё-таки поднимаюсь. Боня разочарованно гавкает, требуя продолжения. Извини, парень, но мне сначала всё с твоим хозяином решить надо. Стас подходит совсем близко, я это чувствую каждой клеточкой своего тела, даже несмотря на куртку, джинсы и прочую одежду. Я. Это. Чувствую. Он рядом, он близко, он уже где-то в самом сердце. И это больше не пугает меня, потому что я так хочу. Это единственное, чего мне хочется. А ещё я улыбаюсь, широко и очумело, только он ещё этого не видит. Утыкается подбороком мне в затылок, не решаясь на что-то большее. Неужели, и в правду решил, что я пришла прощаться?
— Дамир, дома? — еле сдерживая веселье в голосе, спрашиваю у него. Звучит, правда, немного истерично.