— Я думал, вы вокруг походите, — сказал Мюллер, ведя его по коридору. — Мы все еще наводим порядок. Здесь все было порядком разрушено.
— Пожалуй, не так сильно, учитывая, что тут было.
— Ну, приходится пользоваться тем, что есть. Это самое большое здание, которое смогли найти. Говорят, в здании больше четырехсот комнат. Хотя, кто считал. Наверно, в это число и пара чуланов вошла. Конечно, использовать можно только часть комнат. Здесь будет заседать Совет. — Он открыл дверь в большую комнату, уже переделанную в конференц-зал с длинными столами, поставленными квадратом. В каждом углу около соответствующего флага стояли столики с пишущими машинками для стенографистов. На одном столе в ожидании распределения лежали стопками пепельницы и блокноты.
— Сюда пока еще никто не заходил, — сказал Мюллер. — Вы первый, если для вас это что-то значит.
Джейк оглядел пустую комнату — будто снова оказался в Цецилиенхофе и подсчитывает трубы.
— А места для прессы?
— А мест для прессы нет. Мы не хотим поощрять речи, а когда вокруг пресса, трудно удержаться. Дайте им публику, и их не остановишь. Нам нужны рабочие заседания.
— В милой приватной обстановке.
— Нет. — Он кивнул в сторону столиков для стенографистов. — Будут вестись протоколы. Совет станет собираться раз в квартал, — продолжал он. — Координационный комитет раз в месяц, подкомитеты — постоянно. Работы полно.
Джейк показал на стопку блокнотов:
— Все организовано.
— На бумаге, — сказал Мюллер и прислонился к столу спиной к окну, так что его серебряные волосы образовали нимб вокруг головы. — На самом деле никто не знает, как это все будет работать. Пока не начнем. По ходу дела будем совершенствоваться. Никто же не планировал заниматься управлением страной. — Он заметил, что Джейк вздернул брови. — Не таким образом. Обучили нескольких людей где-то в Вирджинии — помочь немцам в переходный период, — сказал он, растягивая это слово. — Переходный период. Не знаю, чего они ожидали. Последней войны, наверное. Подписать мирный договор, передать страну хорошим парням и уехать домой. Но на сей раз не вышло. Передавать оказалось некому. Двенадцать лет. Даже почтальоны были нацистами. А страна — сами видели, пошла псу под хвост. Никто не ожидал, что они будут биться до конца. Зачем? Никто не думал, что вся страна дойдет до самоубийства.
— Им немного помогли бомбардировщики.
Мюллер кивнул:
— Я бы сказал, они сами напрашивались. И теперь, когда тут хоть шаром покати, нам досталась эта страна. Продуктов нет, ничего не работает — берлинское главное управление только и делает, что чинит водопровод. — Он вздохнул и в упор посмотрел на Джейка. — Только в нашей зоне нам нужно накормить двадцать миллионов человек. А те, кто не голодает, воруют велосипеды — просто покататься. Скоро зима, а угля нет. И эпидемии, если нам не повезет, а повезет нам вряд ли. Перемещенные лица… — Он махнул рукой, словно от избытка чувств у него кончились слова. — Мы на такое не подписывались, — произнес он голосом, таким же усталым, как и его глаза, — но все равно получили. Так что работы полно. — Он оглядел комнату. — Ну, посмотрели?
Джейк кивнул:
— Спасибо за экскурсию. И за речь, — сказал он как бы ненароком. — Вы же не хотите невзначай кое-что мне втолковать.
Мюллер терпеливо улыбнулся, снова превращаясь в судью Гарди.
— Может, только чуть-чуть. Я всю жизнь служу в регулярной армии — мы привыкли защищать наши фланги. Те, кто пишет о ВА, должны иметь представление, с чем мы столкнулись. Небольшую перспективу. Мы не все — ладно, пошли, я вам дам то, за чем вы пришли.
— А как вы сюда попали? — спросил Джейк, выходя следом в длинный холл.
— Как и все остальные — в действующей армии мы уже не нужны, так что приходится дослуживать в другом месте. Я не напрашивался, если вы это имеете в виду. ВА не видит особой пользы в боевых офицерах. Считают нас мальчиками на побегушках. И мой случай не исключение. Кто будет повышать в должности слесаря-сантехника? Хотя и в действующей армии уже никто не получает очередных званий — война кончилась, говорят, — а до пенсии дотягивать надо. Вот так. Поэтому старых пердунов тут навалом. У вольнонаемных все иначе. Чаще всего это какой-нибудь юрист, который всю войну просидел в своей Омахе, а теперь решил получить офицерское звание, чтобы называть себя капитаном, — на более низкое звание они не согласны. И они его получают, звание. Чего все остальные добивались годами. Это, конечно, задевает немного, если уж говорить начистоту.