Васька нарочно медленно пятился от надзирателей, держа в руках палку, которую, наверно, припас заранее для использования в финале своей хорошо продуманной акции.
Вслед за Васькой, вытягивая руки вперед, демонстрируя тем самым начальству намерение схватить обмазанного навозной жижей Ваську, двинулся Колхозник.
Васька, пятясь от него по кругу, то и дело приостанавливался, протягивая Колхознику свою палку. Тот пытался ее ухватить, но Васька вовремя ее отдергивал и отбегал. Так происходило несколько раз. Но вот, когда хватательный рефлекс Колхозника достиг автоматизма, Васька протянул ему свою палку уже другим ее концом, густо измазанным навозом. Схватив на этот раз палку, Колхозник от неожиданности, под общий хохот наблюдавших эту сцену, остался стоять, держа грязную палку обеими руками. Он явно не мог сообразить — что с ней дальше делать. А голый Васька с победным криком: «Я — неуловимый мститель!» — бросился наутек. Где и как он отмывался — я сказать не могу.
Разъяренный Кошелев приказал надзирателям немедленно, притом своими руками, восстановить порушенное здание уборной. Какие еще нагоняи и наказания дал им начальник лагпункта — тоже осталось неизвестным.
Тем же летом Васька Калинин учудил еще один номер. И снова со стриптизом (этого слова тогда никто не знал — ни у нас в лагерях, ни в Большой зоне — то есть, на воле).
Однажды в жаркий июльский полдень в зоне снова началось явное смятение. На этот раз люди сбегались на другую от вахты сторону нашего городка, отгороженного от остального мира запретной полосой, высоким забором с колючей проволокой и вышками часовых. Там, почти у самого забора, стоял единственный в нашей зоне, и поэтому казавшийся весьма высоким, двухэтажный дом. В отличие от других зданий ОЛПа, стены большинства из которых были обмазаны белой штукатуркой, это здание — 25-й барак — было построено из плотных бревен и покрыто железной крышей. На второй этаж вела деревянная лестница. На ее верхней площадке начинался ряд вбитых в стену железных скоб, служивших ступеньками для подъема на высокий и просторный чердак. Над крышей барака высились три кирпичных трубы.
Надо еще заметить, что невдалеке от забора, возле которого стоял 25-й барак, проходила Северная железная дорога. Пассажирские и товарные поезда шли по ней на Север — на Архангельск, на Инту, на Ухту, на Воркуту, и на юг — на Вологду, на Москву, на Ленинград.
Так вот, на этот раз Васька Калинин проделал следующее. Поднявшись на чердак 25-го барака, он прикрыл тяжелой опускающейся дощатой крышкой выход на чердак и придавил ее какими-то тяжелыми хозяйственными предметами, хранившимися на чердаке. Затем через слуховое окно поднялся на крышу барака и принялся преспокойно, с помощью топора и другого шанцевого инструмента, снятого с пожарного щита, ломать дымовые трубы. Барак в это время был пуст — жившие в нем работяги ушли на работу. Заслышавший шум дневальный вышел на улицу и окликнул снизу трудившегося над трубами Ваську.
— Эй, ты, верхолаз, чего там делаешь?
— Трубы вам перекладывать будут, — ответил Васька. — А меня нарядчик поставил старые трубы разбирать. Вот гад, нашел работенку!
— Ничего, ничего! — успокоительно отвечал дневальный. — Кто-то ведь должен эту работу выполнить. Все легче, чем на лесоповале хребтину гнуть!
— Вот ты бы и полез разбирать свою трубу, а я бы за тебя — придурка — пол в бараке подметал. Небось, твоя работа — тоже не лесоповал!..
— Ладно, ладно — не умничай! Тебя назначили — ты и работай! — С этими словами дневальный вернулся в барак.
Разломав верхушки труб, Васька аккуратно сложил их обломки кучками так, чтобы они не скатывались, возле труб с искрошенными, словно старые зубы, верхушками и около слуховых окон.
После этого он приступил к выполнению своего замысла. Украсив голову собранными возле лагерной кухни петушиными перьями, он разделся, как говорится, «донагла». Затем неизвестно где добытыми красителями он ярко размалевал свое лицо и тело.
Взяв в руку пожарный топорик, Васька почти полностью походил теперь на индейца. От героев романа Фенимора Купера — какого-нибудь Ункаса или Чингачгука — его отличали только малый рост, отсутствие набедренной повязки и, конечно же, далеко не индейский, а вполне российский набор оборотов речи, которыми он сопровождал начатую возле трубы ритуальную пляску. Его воинственные выкрики были адресованы начальству всех степеней — от лагерного до самого «Усатого». Так блатные именовали вождя всех народов — Сталина.