Выбрать главу

В очереди к врачу бабы рассказывали страшное: будто можно за деньги ребенка извести. Если рожать не хочешь. В Березовке тоже говорили, мол, девки отвары всякие пьют, если чего случалось. Я маленькая была, но понимала, чего говорят. Ну, отвар – это понятно. А тут вроде как можно найти тайного врача, и он за полторы тысячи рублей, ну, это… все сделает.

Полторы тысячи! Это какие же деньги! У кого они быть-то могут, подумать страшно! Вот я каждый месяц считаю, как на пятьсот пятьдесят прожить. На двоих – с трудом. А тут еще ребенок, его же тоже кормить надо.

Поскорее бы он родился, мой зайчик. Если будет мальчик, пусть будет похож на Колю. А если девочка – на маму. Чтобы бровки вот такие были, и уши тоже.

Пусть будет как мама. От нее ведь ни фотографии не осталось, ничего. Все сгорело.

Мама порадовалась бы сейчас за меня. Мама, наверное, и так радовалась, когда умирала. Знала, что я спаслась.

Коля надо мной смеется, но я все равно знаю: Бог где-то есть. И мама моя сейчас с ним рядом, на облаке, смотрит на меня, видит: у меня будет мой зайчонок, мой мальчик, моя девочка – вместо нее, вместо папы, вместо тети Кати и дяди Славы, вместо хромого Митрича и старухи Анфисы. Вместо всей нашей деревни.

Родись поскорее, зайчонок. То есть родись в срок, но чтобы мне ждать не очень долго. Я немного боюсь рожать, здесь надо ехать в больницу, люди там незнакомые, вдруг сделают чего не то? Страшно.

А вот на днях шла я по улице и видела – девочка в классики играет. Синенькая юбочка, ленточка в косе. Посмотрела на нее – и подумала: если будет девочка – лет через десять так же будет прыгать. И так хорошо мне стало – просто слов нет.

Вот она сидит день за днем, девочка Нина из сорок восьмого года, и все тяжелеет и тяжелеет, и на сердце у меня – тоже тяжесть. Потому что всегда, везде, с полночи до утра – это одна и та же история, и я знаю, что будет дальше.

За две недели до родов Нина поставит на плиту картошку в мундире, хватится, что нет соли.

Пойдет к тете Вере, своей соседке.

Постучит, никто не ответит, Нина толкнет дверь, крикнет: Тетя Вера! – войдет, и ее ударят чугунным утюгом, будут целить в голову, но она успеет отскочить, а потом услышит шепот: Добей ты эту суку! – прикроет руками нерожденного младенца и заорет, но недостаточно громко. Только когда второй налетчик ударит в живот – тогда закричит так, что крик услышат во всем доме, во дворе, даже на улице – и он понесется над соседними крышами, над парком «Сокольники», над набережными Москвы-реки, над аттракционами ЦПКиО, над брусчаткой Красной площади, над пирамидой Мавзолея, над звездами Кремля, над пустым котлованом на месте взорванного Храма, над деревянными домами послевоенной Москвы, над хазами и малинами, над отделениями милиции, над тюрьмами и зонами, над вестибюлями метро, над кинотеатрами и домами культуры – над всей послевоенной Москвой, над несчастным городом-победителем, над пацанами без отцов, женщинами без мужей, мужчинами без рук, без ног, без совести, без страха, без семей, без памяти, без любви.

А Нина все падает на окровавленный пол, все кричит, кричит…

Еще один удар – и она бы замолчала навсегда. Налетчики убили тетю Веру – могли убить и Нину. Проломить голову, перерезать горло, забить тем, что под руку подвернется, но они убежали.

Их поймают через два дня. Может, кого-нибудь застрелят при задержании.

А Коля бежал по улице, прижимал к себе крошечное тельце, и пуповина болталась, как еще один красный кант, и весь Колин красивый мундир был в крови. Коля бежал, и ругался, и плакал, и не успел.

Это был мальчик.

Через два года они уехали из Москвы. Совхоз, построенный на месте сожженной Березовки, дал им дом: хороший мужик в деревне всегда пригодится. Так и жили, до самой смерти. Коля выучился на тракториста, Нина работала и дояркой, и птичницей, и продавщицей в сельпо – кем только не работала. Одно время даже воспитательницей в детском саду. Но недолго.

Своих детей у них не было. Коля умер в 1985-м, Нина – на год позже.

Иногда я вижу ее совсем старой. Руки сложены на коленях, сидит на табуретке у окна, старшеклассницы на скамейке хихикают с парнями. Из открытой машины доносится музыка.

Некого Нине ждать, нечего бояться. Ее жизнь закончилась.

Только в голове, как заезженная пластинка, всегда, везде, с полночи до утра, с вечера до вечера и снова до утра – как наваждение, как заклятие, как обещание: все еще повторится, все еще будет.

11. Мокрый снег

На выходе из вагона пьяный мужичок пытается ухватить за рукав – эй, узкоглазка, ты куда? – Аня привычно уворачивается, бросает через плечо «отстань, козел!», выскакивает на платформу.

полную версию книги