Тело девушки было завернуть в белую ткань на огромной шкуре бурого цвета. Это стандартное одеяние умершего хорта. Именно в таком виде он отправляется в последний путь. И чем богаче хорт, тем крупнее она (шкура) должна быть. Я выбрал самую большую и самую красивую шкуру самого опасного зверя, ну кроме нас, конечно. Это был медведь, убитый мной когда- то во время охоты.
Велимира лежала на огромной сетке из мелких брёвен, выстроенной так, что можно было подняться к умершему и попрощаться. По традиции хортов мы должны были придать тело моей жены огню, а прах закалить. При добавлении смолы и ещё некоторых элементов, он превращался в драгоценные камни, которые затем передавали родственникам умерших волков.
О том, чтобы хоронить Велимиру как обычного человека и речи быть не могло. Хоть её родители и настаивали на этом, но на момент её смерти обряд уже был проведен, и, фактически, она являлась моей женой и хортом. А по сему, и похоронена она будет по нашим обычаям.
Попрощавшись с любимой, я даже не помню, как опустился с крода на землю. Мир перестал для меня существовать. Я не мог принять её смерть как данность. В душе я негодовал и кричал, а снаружи- пропускал удары сердца и забывал моргать, моля судьбу о смерти. Сухими глазами, не до конца понимая всё же, что произошло, рассматривал огромный постамент из брёвен и бездыханное тело наверху, подошёл к кроду и взял зажжённый факел. На автомате поджёг приготовленный хворост внизу. Отчего вся груда брёвен в считанные секунды загорелась, превращаясь в огромный костёр и скрывая от всех языками своего пламени женщину, которую я любил больше, чем самого себя.
Где- то слева от себя я услышал плач женщины. Это была мать Велимиры, Дарья. Она всё громче и громче причитала, а в конце упала коленями на ледяную землю и уткнулась лицом в свежий выпавший снег. Рядом с ней стояли Авенум и Ярослав. Их скорбь выдавали лишь трясущиеся подбородки и красные от слёз глаза. Они неплохо держались, в отличие от меня.
Мужчины стояли по обе стороны от упавшей женщины, опустившись перед ней на колено, пытались поднять ту с мёрзлой земли, но безуспешно. Она извивалась, царапалась и снова падала, выкрикивая имя единственной, но уже мёртвой дочери.
Я не мог смотреть на родственников спокойно. Перед Бимош мне было очень стыдно. Получается, что именно из-за меня и погибла Велимира. А со своими родными я общаться не хотел, виня во всём этом своего отца. "Почему он не предупредил, что такое может произойти? - нутро мне подсказывало, что он что- то знает, но молчит.
Строгое соблюдение традиций и обычаев прививается с детства. Таким образом выстраивается характер, правила загоняются куда в подкорку мозга и сопровождают нас всю жизнь. Именно поэтому некоторые традиции хортов кажутся людям чересчур необычными, даже жестокими. А мы привыкли и воспринимаем их, как должные.
На похоронах хортов не принято плакать. Может- быть поэтому и я не мог проронить ни единой слезы. Но лучше б я рыдал или кричал. Было бы легче. Хотя бы смог бы дышать.
Со временем приглашённые на похороны люди стали расходиться. Я остался один- одинёшенек, так и не сдвинувшись со своего места все время, пока горел огонь.
Стемнело.
Когда огонь догорел совсем, а пепел остыл, я подошёл к месту, где стоял крод, достал шёлковый мешочек, сгреб в руку немного праха и высыпал его внутрь.
Когда- то он станет единственным украшением, которое я буду носить всю свою оставшуюся жизнь.
А после, накинул мешочек на шею, переродился и убежал в лес. На несколько недель.
***
Я не мог понять, откуда дискомфорт и жжение в груди. Вздрогнув, вздохнул полной грудью и вскочил на кровати. Хватаясь за амулет, но тут же обжигаясь, прошипел… Отнял руку и дёрнул за кожаный ремешок, на котором украшение держалось, срывая его с шей.
Голубой некогда, а теперь огненно-красный камень в амулете был настолько горячим, что под ним на коже остался красный след и ожог.
— Что, чёрт побери, происходит?
Глава 28
Сидя в кресле, рассматривал амулет. Он уже остыл, и его можно было брать в руки, а не за кожаный шнурок.
Я снял украшение впервые за эти годы. Хотя нет, снимал ещё дважды, когда менял шнурки. Однажды чуть даже не потерял. Безумно нервничал. И вот теперь случился уже третий раз за сегодня, когда он чуть было не сжёг меня заживо.
— Доброе утро, не разбудил?— ласково обратился я к Злате, помня о вчерашнем моем не очень хорошем поведении, поглаживая место ожога. Радует, что у хортов отлично работает регенерация, и от раны уже почти не осталось следа, лишь красное пятно, но и оно к вечеру исчезнет. Но жжение все ещё беспокоило.
— Зайди, пожалуйста, ко мне, как будет время. Хочу с тобой кое-что обсудить, —проговорил я девушке и отключился.
Что- то здесь не чисто.
Все эти тридцать лет я винил себя в смерти любимой женщины. Женщины, замену которой я так и не смог найти. Да и кого я обманываю, я и не искал вовсе. Один даже тот факт, что при встрече и сексе с каждой из них обязательным условием было три вещи: фото, маска и карандаш коричневого цвета. И я не хотел ничего менять. Иначе близость вообще была невозможна.
Я пробовал, правда, пробовал, и не раз. Но переступить через себя так и не смог. При виде лиц потенциальных любовниц сознание каждый раз шептало мне, что это измена, что я предаю свою истинную. Но мозг спорил, напоминал, что её нет уже годы, годы... Она мертва.
Сколько раз я просил судьбу забрать и меня, даже пытался сам. Но физически я очень силен, физически... Морально я умер вместе с Велимирой.
Единственное фото Велимиры было у меня, благодаря которому её лицо все ещё так живо стоит перед глазами. Нет, я не забывал её ни на минуту, но тридцать лет - это достаточно большой срок, чтобы привыкнуть к боли. И я привык. Она стала частью меня, частью моей жизни. И менять этот, пусть и очень грустный, устой совсем не хотелось.
Фото вперёд встречей со мной должна была увидеть девушка. Да, это жестоко... Уверен, что все, с кем я спал, питали большие надежды на что- то большее, чем просто одноразовый секс со мной. Видеть чьё-то фото и слышать приказы походить на неё, не самое приятное занятие и абсолютно не настраивает на близость. Но мне было безразлично их настроение, их самочувствие, желания и надежды. Меня не волновал процесс, важен был результат. Пусть и очень кратковременный.
Маска белого цвета скрывала лица. Мне не хотелось чувствовать под собой кого- то, кроме жены. Поэтому я придумал её. Безликие любовницы – это проще, чем видеть красивые лица нелюбимых женщин. Они раздражали. Я настолько к ней привык, что уже не обращал внимания и принимал, как само собой разумеющееся. В последние годы и не смотрел вовсе, прячась в темноте комнаты.
Карандаш... Это самое глупое моё требование. Он бесполезен. Абсолютно.
Но каждый раз на юных и красивых телах я рисовал родинку. Точку коричневого цвета на позвоночнике. Это был целый ритуал, можно сказать, почти прелюдия. Мне нравилось знать, что она там есть. Я верил в это. Пусть в темноте ту совсем не видно.
Хотел сделать четвертое требование. Меня смущал запах. Чёртово обоняние каждый раз срабатывало чётко. Запах отталкивал, сколько я не пытался заставить себя не думать о нем. Я хотел найти ароматы, похожие на запах любимой женщины, но, к сожалению, перебить естественный запах человека невозможно... Поэтому в вазах в комнате всегда были пионы и фрукты.
Хоть какая- то альтернатива.