— На позицию! — громко выкрикнул хмурый подхорунжий Богатыршин, отойдя на 250 шагов от квадратного земляного вала, который мы накопали накануне, от его северной стороны.
Хмурый, потому что у меня с ним вышел спор — не из-за стрельб, а по поводу разделения отряда. Подхорунжий впервые показал зубки: мол, не дело ослаблять деташемент. Пришлось надавить авторитетом, и Богатыршин неохотно уступил. Полагаю, впоследствии Платов получит отчет, и этот момент будет особо отмечен. У меня не вызывало сомнений, что все так и будет — сам бы поставил доверенного человека наблюдать за действиями молодого командира и, если что не так, вмешаться, подсказать, поправить.
Да только откуда и атаману, и подхорунжему знать, что я далеко не мальчик и хорошо соображаю. что делаю! Включая ту же огневую подготовку, уже превращенную в традицию. И что у меня все продумано, даже организация стрельб. В лагере для безопасности никого не осталось: верблюжий караван, повозка Назарова, костры кашеваров — все было вынесено за его пределы. Степана устроили в безопасном углу, Волков с Рербергом отошли на двадцать шагов к востоку от вала и занялись вычислениями, установив менузлу.
Казаки трусцой побежали к унтер-офицеру, принялись устраиваться на земле. По команде подхорунжего произвели залп. Начали перезаряжать, поджидая, пока развеется белый пороховой дым. Я стоял в стороне, внимательно наблюдая. Результаты стрельбы меня не удовлетворили, особенно ее точность. Подошел поближе и принялся за наставления. Донцы слушали внимательно, мотали себе на ус. Второй залп вышел намного лучше. Третий, четвертый…
— Подъем! К повозке! Накрутить патронов в запас! — последовали указания от Богатыршина.
Опять же мое нововведение, наряду со стрелковыми тренировками. Несмотря на то, что в пехоте уже давно применялись бумажные патроны, казаки до моего назначения командиром заряжали по старинке: пороховой заряд, свинцовая пуля, бумажный или тряпичный пыж. Я упорно ломал стереотип, что наше главное оружие — это пика. С легкими на маневр хивинцами только грамотным огневым боем добьемся победы. И кажется, казаки прониклись моей идеей и экзерцировали с энтузиазмом.
Выдав последнее цэу, отправился переговорить с Волковым и Рербергом.
Ученый муж стойко переносил тяготы пути, хоть и выглядел порой как пугало на ветру. Его куцый парик постоянно норовил свалиться, а лорнет то и дело выпадал из рук. Он все время что-то записывал, измерял, сверялся со своим компасом и картой. С прапорщиком Рербергом они, как я и предполагал, быстро нашли общий язык — не в смысле сердечного согласия, а в смысле постоянных споров и выяснений, кто из них главнее и чьи знания вернее. Прапорщик пытался командовать «штабс-капитаном», тот парировал, ссылаясь на табель о рангах и ученость. Я их почти не трогал, предоставив возможность самим распределить обязанности, лишь поглядывал, чтобы не потеряли чего важного из своего громоздкого научного снаряжения. Волков действительно оказался весьма полезен — он точно определял наше местоположение, рассчитывал скорость движения, предсказывал изменения погоды. Его прогнозы по водоемам, впрочем, пока не радовали — степь, хоть и после снежной зимы, быстро теряла влагу.
— Природа ничего не создает напрасно, научитесь доверять ее подсказкам, — наставлял Федор Исидорович своего спутника. — Мы получили уникальный случай силой науки восторжествовать над ней, но не стоит ею и пренебрегать. Вы несколько упрямы — лишь на том основании, что видели, как поступают другие, не подозревая, что так называемые «известные вещи» есть лишь результат успешных опытов, проведенный по высочайшим законам науки.
— О чем спор, господа? — поинтересовался я у мрачного прапорщика, собиравшего инструменты в специальные ящики.
— Профессор утверждает, что ему был бы полезен выпускник навигационной морской школы, а не пехотный офицер-картограф.
— А как иначе? — воскликнул Волков, нисколько не возражавший против прилипшей к нему клички. — Оглянитесь вокруг: мы словно в море, здесь все изменчиво, все непостоянно. Эти плавные изгибы рельефа, они напоминают волны. Пройдет немного времени, поднимется трава — такая высокая, что скроет всадника. Именно моряк может оценить Великую степь и проложить в ней безошибочно правильный курс.