Я сам оказался в самой гуще боя. Мой конь, опытный в схватках, не подарок султана Букея, а дончак, с которым добрался сюда из оренбургской степи, повинуясь движениям ног, легко маневрировал, уворачиваясь от ударов. Шашка в моей руке — бухарский меч, подарок казаков — ощущалась живой. Она была тяжелой, но сбалансированной, идеально подходившей для рубящих ударов с коня. Непривычный центр тяжести поначалу мешал, но мышечная память тела хорунжего Петра Черехова быстро приспособилась. Я рубил и колол, крушил черепа, рассекал плечи, отбивал чужие удары.
Передо мной оказался настоящий исполин, похожий скорее на туркмена, чем на киргиза, с лицом, искаженным яростью. И одет он по-другому — на нем старый, потрепанный, но прочный кожаный доспех, поверх которого накинут пестрый халат. Хивинский посол, главный подстрекатель? В руке он держал камчу — ту самую толстую ногайку, усиленную свинцом на конце. Он был невероятно быстр для своей комплекции. Не пытался рубиться в открытую, а кружил, уворачивался от дротиков, смещался, нанося резкие, хлесткие удары камчой по моему коню, по рукам, целя по лицу, но достав меня по бедру, или закручивал ее вокруг себя так, что не подойти. Отскочил, увернулся, сделал выпад — батыр ловко отбил его ногайкой, рискуя собственной рукой. Удар камчой по морде коня — животное заржало, шарахнулось в сторону, едва меня не сбросив. Я успел выровняться, но упустил момент.
Батыр бросился к спешенному казаку из моей сотни. Молниеносный удар камчой по голове — глухой звук, и казак рухнул без чувств. Другой казак попытался подступиться — батыр встретил его градом ударов, не давая приблизиться, отбивая пику, метя в глаза.
«Дрянь!» — пронеслось у меня в голове. Этот один стоит многих. И он опасен не только для моих людей, но и для меня. Он не сдастся. Он будет биться до конца, забирая с собой столько жизней, сколько сможет.
Времени на джигитовку не было. В правой руке у меня была шашка, левая свободна. В седельной кобуре лежал мой тульский пистолет. Я рывком выхватил его. Однозарядный, дульнозарядный. Далеко не самое надежное оружие, но на такой дистанции…
Батыр как раз отвлекся на наскочившего на него Рерберга, попытавшегося сбить противника конем, но попавшегося на хитрую уловку, лишившую его сабли. Я навел пистолет, немного свесившись в седле — почти в упор, каких-то три-четыре шага. Прицелился собравшемуся добить прапорщика хивинцу в бок, в печень. Втопил спусковой крючок.
Раздался оглушительный хлопок, руку ощутимо дернуло вверх, из дула вырвалось облачко дыма. Батыр вздрогнул, выпустил из рук камчу, пошатнулся, пронзительно закричал. Несколько мгновений он стоял, глядя на меня с изумлением и непониманием, словно не веря, что какой-то «урус» осмелился использовать огнестрел в честном ближнем бою. Потом медленно, тяжело рухнул на землю.
Схватка с остальными разбойниками утихла быстро. Видя смерть своего вожака и бегство основной части племени, оставшиеся защитники дрогнули. Некоторые попытались бежать, другие, бросив оружие, начали молить о пощаде. Их срубленные головы летели на окровавленную землю — все помнили мой приказ воинов в плен не брать.
Наблюдая за кровавой потехой, я вспоминал слова из учебников, из записок старых военных. О тактике азиатов, степняков. Что в большой массе, в открытом поле, они действуют хуже, чем в одиночку или небольшими группами. Что их храбрость и энергия обычно исчерпываются в первом натиске, и если он не удается, они падают духом, а при виде своих раненых и убитых ими овладевает страх, и они бегут, почти не оказывая сопротивления. Это подтвердилось сегодня полностью. Они храбро защищали свои жилища, но не были готовы к организованному, стремительному удару казачьей лавы. И уж тем более не ожидали, что разведывательный отряд осмелится на полномасштабное нападение.
Картина после боя была страшной. Везде лежали тела убитых и раненых киргизов вперемежку с трупами животных. Казаки, не теряя времени, приступили к «дувану» — сбору добычи. Это была их основная мотивация, их «промысел», как сказал урядник Козин. Оружие, одежда, предметы быты, женщины… Из некоторых кибиток раздались пронзительные крики, насилие — печальная изнанка войны.
— Ищите Назарова! Ищите наше серебро! Никто не видел Джумальгедина? — надрывался я в крике, скача по заулкам аула и выискивая последних противников.
Но их не было. Победа была полной и достигнута легкой ценой — несколько легкораненых казаков и один контуженный, тот, кого приголубил камчой хивинец. Вспомнил о нем, и рука сама собой потянулась к занывшему бедру. Наверняка его украсил здоровенный синяк.