Казаки — те, кто сохранил голову на плечах, не поддался или уже вышел из горячки боя — стали собираться в группы, рассыпались по аулу, выполняя мой приказ.
— Нашли, нашли Кузьму! — послышался громкий возглас, и почему-то его сопровождал громкий смех.
— Я ваш должник, Петр, — подъехал ко мне Рерберг. Он тяжело дышал, глаза сумасшедшие, с его клинка капала кровь — первая кровь, взятая в бою. — Вы спасли мне жизнь.
— Пустое! — отмахнулся я. — На моем месте, вы сделали бы тоже самое.
— Вашбродь! Кажись, видали коня, что вам глянулся — за основным табуном, — доложил мне прискакавший из ущелья Зачетов.
— А всадник?
— Где-то прячется, собака. Разрешите должок вернуть?
— Нет, Гавриил, мне он живым нужен, — сказал я и вздохнул. — Будет наш подарок атаману Платову — золотой конь и важный «язык» — этот нехороший человек, мынбасы, хивинским подсылом оказался. И скажи нашим сорвиголовам, чтобы начали собирать табуны и отары.
— Там столько добра, на все войско хватит, да не на один день. И сами от пуза нажремся! Нет для казака ничего слаще баранты!
Я промолчал, хотя в душе порадовался. Провиант, кони, верблюды, кибитки, бурдюки — все это крайне ценно для похода. Спасибо хивинцам за столь ценный подгон. Смотрел на солнце, поднимающееся над степью, освещая поле битвы, и думал о том, что впереди — только неизвестность. Но путь к Аму-Дарье стал на шажочек легче и чуть безопаснее — я все правильно сделал, когда решился на атаку разбойничьего аула.
(Чинки Усть-Юрта, один из вариантов)
Глава 9
— Если б знать, сам бы в плен к киргизам напросился!
Все сотня как один казак ржала в полный голос, а бедный Кузьма не знал, куда себя деть. От расстройства чувств он даже сумел найти себе верблюда, способного его нести, и теперь, возвышаясь надо всеми почти на сажень, прятал красное лицо, задирая его к небу, словно просил у Бога прощения или поддержки. Причина веселья была понятной: казачки быстро выяснили, как фурлейт Назаров весело проводил время в плену. Джеменеевцы настолько прониклись его кондициями, что решили в срочном порядке… улучшить породу в своем племени. И парня просто заездил десяток горячих степных девушек. Этот жеребец-производитель еле выполз из кибитки, где его подвергала сексуальному насилию очередная Гюльчатай.
— Кузьма, — веселился Богатыршин, сменивший гнев на милость при виде великого дувана и переставший смотреть на меня волком. — Обратно домой будем возвращаться с добычей, а ты в свой курень притащишь капральство татарчат!
«Возвращаться домой» — слова подхорунжего стегнули меня хивинской камчой, моментально испортив настроение. Сколько донцов увидят родимый порог, а сколько сложат головы в походе? И вернется ли хоть один, если будет реализована идея Индийского похода? Я нахохлился, помрачнел, хотя должен был бы радоваться, и поэтому довольно резко одернул Богатыршина:
— Отстаньте от казака! Где были вы, его боевые товарищи, когда его в полон утащили?
— Так с тобой были, Петро Василич, — удивился Богатыршин моему наезду. — Его ж гребенцы проворонили.
— Нет отдельно гребенцов и отдельно донцов, есть одна команда, один отряд! — сердито ответил я.
— Не серчай, господин квартирмист, — по-своему понял меня старший унтер-офицер. — Признаю, был неправ. Не держи на меня зла.
— Да какое зло, Данила Иванович! Оглянись, как нам все это добро сохранить? — указал я, слегка покривив душой, на огромный дуван из лошадей, верблюдов и овец. — Набегут барантщики — и давай таскать. А полки придут, их кормить надо. И лошадьми снабдить тех, кто потерял заводного или боевого коня.
— Думаешь, тяжко полкам придется? — по-свойски спросил меня резко подобревший ко мне Богатыршин.
— Думаю, да, — вздохнул я.
И оказался прав на сто процентов. Через неделю ожидания подошли первые сотни, за ними полки, штаб и прочие. Казаки всю дорогу шли в режиме жесткой экономии воды, нормируя каждый глоток, заставляя лошадей довольствоваться малым. Еще и с кормом была беда: дончаки не адаи и не ахалтекинцы, им подножного степного корма мало. А много овса казаки увезти не смогли, да и из Оренбурга его прислали крохи. Падеж коней был страшенным, так что наша добыча оказалась очень кстати. Как и свежие верблюды, отдохнувшие, отъевшиеся, аж лоснящиеся под присмотром Назарова, который ни с того, ни с сего — быть может, от обиды на род человеческий — проникся к ним необыкновенной любовью.