Многие прибывшие донцы были похожи на тени. Там, где ложились бактрианы, а то и помирали, казаки упорно шли вперед. Сгибаясь под тяжестью груза, снятого с павшей заводной, или седла с боевого четвероногого друга, не выдержавшего тягот перехода. Питаясь одними сухими сухарями и утоляя жажду из первой попавшейся лужи. Под палящим солнцем и замерзая на ночных стоянках.
А многие не дошли. Умерших хоронили, и цепочка казачьих могил расчертила киргиз-кайсацкую степь. Заболевших оставляли на наших старых стоянках, которые неожиданно весьма пригодились.
— Как ты догадался, Петр, временные земляные крепостицы нам подготовить? — удивлялся и нахваливал меня полковник Астахов, прибывший одним из первых.
— Так мне в приказе было сказано: на ночь возводи легкие турецкие ретраншементы.
Емельян Никитич от души расхохотался и принялся меня поучать, хлопая себя по ляжкам от переполнявшего его веселья:
— Не было гроша, а тут алтын! Эх, Петя, Петя, не застал ты с турком войны, оттого и обмишурился. Турок, он как поступает? Хвороста нарубит, колючек и возведет из них засеки. В проходах ямы нароет, опасные места телегами загородит, а если их мало — небольшими окопами, называемыми ложемент. А то и проще поступит: лошадей, каких не жалко, выстроит на ночь в ряд, веревки между ними натянет и холстины набросает… А тут валы! Эх, молодо — зелено!
Упс! Вот это я дал маху, подражатель римским легионам. А ведь никто из казаков и слова не сказал. Приказал командир валами огородиться, знай себе копай да помалкивай.
— Ты смотри, Платову не сболтни про свою оплошку. Скажи, что действовал из лучших побуждений, — учил меня полковник, не в силах избавится от насмешки. — Как ни крути, а здорово нас выручил! И поиск провел великолепно! Такой царский подарок атаману, конь золотой, он оценит!
Не все, увы, командиры разделяли его мнение. Многие сотники завидовали богатой добыче. И первым средь них выступал Нестреляев. Все бухтел, кося взглядом на сотоварищей, обер-офицеров, что мы не по чину вознеслись и могли бы поделиться.
Ага, бегу и падаю! Мне этот дуван за неделю всю кровь выпил. Пришлось и пострелять, и нагайкой помахать, и за барантщиками по степи погоняться. Какая уж тут дальнейшая разведка на плато — свое бы сохранить, вернее, общевойсковое. Муса превратился в персонального охранника аргамака Джамульгедина, Назаров глядел в оба за верблюдами, а про овечьи отары я вообще молчу. Поделиться? Ищи дурака! Приходи кума любоваться!
Особенно меня вывели из себя старейшины Адаевского рода. Заявились к нам и стали требовать своей скот и лошадей, словно я не с боя все взял, а украл их в ночи, как последний конокрад. В итоге, я приказал парочку аксакалов засечь до полусмерти, и их словесные наезды прекратились, а ночные закончились, после того как мы перестреляли десяток самых шустрых охотников на чужое добро, плюс Кузьма проломил пару черепушек. И по степи пронесся слух: казаки шутить не любят, урусы — сильные батыры, и кто знает, а вдруг свернут голову хивинскому хану Авазу-инаку из рода Кунгратов. А слух в степи, что птица перелетная, коей никакое препятствие нипочем — ни голая степь, ни горы Алатау. И начали съезжаться к колодцам Арас киргизы, готовые присоединиться к победоносному войску Донскому, и один Господь знает, что мне стоило отбиваться от приглашений на пир к мелким султанчиками.
Я ждал Платова, как Болгария — Царя-Освободителя, и атаман наконец приехал.
Петербург. Зимний дворец. 8 апреля 1801 года.
Весна выдалась в Петербурге на удивление капризной не только на политическом Олимпе. Силы природы тоже пребывали в смятении.
Сквозь тонкую корку утреннего льда на Неве уже проглядывала темная, торопливая вода, обещая скорый ледоход, но порывистый ветер с залива приносил острые хлопья снега, заставляя кутаться в воротники и зябко ежиться. Внутри Зимнего дворца, однако, весна уже вполне вступила в свои права, если судить по обилию свежих цветов в вазах, оживлению прислуги и тому легкому, почти неуловимому духу перемен, что витал в его бесчисленных, отделанных золотом и мрамором залах и коридорах. Первый месяц нового царствования еще не закончился, а вся огромная государственная машина, замершая было в шоке и неопределенности мартовской ночи 12-го числа, уже вновь обретала привычный, пусть и немного лихорадочный ход.
К двум часам пополудни ко входу Зимнего дворца, ближайшему к проходу в кабинет Его Императорского Величества Александра Павловича, подъехала пара карет, вызвав легкое волнение среди гвардейцев, стоявших у входа. Из первой, массивной и основательной, выбрался высокий, хотя и заметно сутулящийся от возраста старик в парадном мундире, расшитом серебром и золотом по темно-зеленому сукну. Его лицо, испещренное глубокими морщинами, с седыми бровями, нависающими над умными, усталыми глазами, было хорошо известно всем в этих стенах. Князь Николай Иванович Салтыков, генерал-фельдмаршал, президент Военной коллегии, один из столпов екатерининской и павловской эпох, шел на аудиенцию к новому императору. Рядом с ним, едва заметно нервничая, ступал человек несколько моложе, но также достигший немалых высот — Сергей Кузьмич Вязмитинов, генерал от инфантерии, обер-комендант Санкт-Петербургской крепости, которому в ближайшем будущем предстояло принять дела упраздняемой Военной коллегии и возглавить новое Военное министерство.