— Когда меня взяли в плен и увидали на шее крест, то сорвали и бросили, — рассказал рыдающий, как мальчик, прокаленный солнцем до черноты, бывший яицкий казак. из Гурьевского городка.
Почему-то именно этот немудрящий рассказ окончательно сорвал планку у обозлившихся казаков. Они разбежались по юртам, над кишлаками поднялся звон стали, плач и крик, стенания о пощаде.
— Вашбродь, ходь сюдой! — крикнул мне Козин.
Я подъехал вместе с Мусой к одной из больших кибиток, растянутых в длинную линию. Вдоль нее носились всадники, периодически соскакивая с коней и ныряя в жилища. Обратно выбегали с тюками добра — однозначно началась большая грабилка.
— Что у тебя, урядник?
Козин молча показал мне на вход в юрту, который загораживала молодая туркменка в красной канаусовой рубашке со страшно испуганным лицом. За ней в полумраке виднелся конский круп.
— Я дверь разломал, а там… Вот! — пояснил Никита.
— Муса, разберись, — распорядился я.
Татарин с урядником вытащили начавшую визжать женщину. Теперь мне никто не мешал заглянуть в шатер. В нем было пусто, не считая целой груды сундуков у одной стены, а у противоположной входу виднелся большой ворох тряпья, тюфяков и подушек. Я вытащил «бухарку» из ножен, женщина, удерживаемая Козиным, истошно закричала.
— Аргамак оседлан и взмылен, — удивленно заметил мой денщик, зашедший следом за мной, и также обнажил оружие. Не саблю, которой в шатре особо не помашешь, а ятаган, более подходящий к ограниченному пространству и способный наносить колющие удары.
Я протиснулся мимо коня, стоявшего над потухшим очагом, подошел к тряпью и поворошил его острием. Раздался крик, ворох одежды взмыл в воздух, и перед нами вскочил на ноги молодой туркмен с ножом в руках. Муса без долгих разговоров с силой ткнул ему в шею своим клинком. Насквозь пробил так, что голова свесилась набок. Йомут рухнул.
— Готов! С нами сражался поди, а как сбежали дружки-приятели, домой прискакал, — удовлетворенно заключил татарин и нагнулся, чтобы подобрать нож. — Славная вещица.
— Такие называют пычак, ножны к нему найди, — спокойно пояснил я, нисколько не взволнованный приключившейся сценой. — Туркмены без таких ножей никуда. Да, и коня прибери. Не ночевать же ему в юрте. Сами здесь заночуем, если атаманы разрешат.
— Я бы еще по углам пошарил, а юрту другую подберем. Без покойника, — весело откликнулся татарин.
— Суворов в Италии нам строго наказывал обывателя не обижать, — сердито крикнул от входа Козин, продолжавший удерживать обмякшую туркменку.
— Суворов далеко, а наш атаман Платов сам не дурак пограбить, — рассмеялся Муса, скручивая в рулон неплохой темно-вишневый ковер. — И где это, скажи на милость, ты обывателя разглядел?
Денщик подал мне хорошую мысль. Я наклонился над покойником и решил его обыскать. Халата на нем не было, только стеганый кафтан с бабским левым запахом, и в его поле что-то удалось нащупать.
— Муса, дай-ка мне ножик.
Денщик без разговоров протянул пычак, острое лезвие вспороло ткань. Из прорехи выпала бумага, покрытая арабскими письменами. Читать я по-арабски не умел, да и язык знал на троечку с минусом. Стандартный набор военного — «руки вверх», «почем виноград», «где водки купить?», «где прячутся ваши моджахеды?», «дайте воды попить, а то переночевать негде».
А бумага-то важная, в кишлаке грамотеев днем с огнем не сыщешь — я другими глазами глянул на мертвого туркмена. Зря мы его прикончили. Что если он не с поля боя сбежал, а наоборот, сюда прискакал из Хивы? Нужно срочно узнать, что написано в послании. И не помешает туркменку допросить: хотя бы узнаем, откуда взялся этот залетный, но немного мертвый посланник.
Да уж, подкину я теперь задачку своим командирам.
У казачьих полковников резко прибавилось забот и без меня — они не понимали, что делать с освобожденными рабами, но зато сразу сообразили, что случившееся в Куня-Ургенч — лишь первая ласточка. Дальше будет только хуже. По слухам, в Хивинском ханстве десятки тысяч русских рабов. Как всех накормить? А заберем-ка мы у туркменов все их стада. «Так будет справедливо», — решили наши командиры без долгих многословных рассусолов.
Опережая войско урусов, по долине Аму-Дарьи понеслась страшная весть, что северяне своей жестокостью и жадностью превосходят на голову йомутов, что смерть и разрушении снова посетили древний Хорезм. Очень скоро родится поговорка: «там не вырастут деревья, где повадятся верблюды, там не будут жить богато, где появятся казаки». Раньше так говорили про туркменов, теперь пришел их черед создавать грустные присловья.