«Почти легкая, — улыбнулся атаман, — Пойди туда, не зная куда».
Он нахмурился и вцепился пальцами в зубец крепостной стены. Снова заворочал в голове, как каменные жернова, тяжелые думки. Ему было совершенно очевидно, что в таком виде оставлять Хиву нельзя, если двигаться дальше на Бухару.
«Ладно татарва, — думал он про йомутов, — ногаям хвост подрезали и этих укротим. Но русских людей-то воруют не они, а киргиз-кайсаки, здесь только рынок… И он всему голова. Рабство здесь запретим, и Яик наконец вздохнет? Или оставить „догму“? Почему у нас за персидского шаха должна голова болеть? Нет, выборочно нельзя — или поголовно, или никак. Нужно шаху письмо написать, чтобы нам золотишка подогнал за нечаянную помощь. За спрос грошей не берут».
Матвей Иванович замер, картина хивинских садов, зеленью которых он все это время любовался, исчезла на время как мираж. Ему вдруг открылось, будто окно распахнулось, что превратился в Фигуру. Он даже поежился — еще несколько лет назад ему бы в голову не пришло прыгать через Зубова, через политическую экспедицию, лезть в большую дипломатию.
«Растем, однако», — удовлетворенно подумал он, пытаясь вычеркнуть из души обиды последних лет. Опалу, костромскую ссылку, неправедный суд, обвинения в воровстве у своих полков, завершившееся заключением в равелин. Его — того, кто свои личные средства тратил на казаков, — обвиняли в казнокрадстве!
Платова перекосило от этого воспоминания, пальцы, вцепившиеся в камень, свело судорогой. От затаенной боли, от дикой злости на порушение его хозяйства, его конезаводов сердце забилось в груди раненой птицей.
Он часто задышал, пытаясь успокоиться. Мучительно захотелось выпить горчичной водки. Усилием воли он подавил вспышку гнева на царскую власть, хотя на мгновение мелькнула мысль-воспоминание о Стеньке Разине, сотрясателе устоев российских, об атамане Кореле, взявшего Москву для Лжедмитрия. Дон все помнит, Дон ничего не забыл. Ничего не простил…
Итак, Хива.
Как ее обустроить?
Рабство — запретить. Кто будет сопротивляться, тех пиками. И первых — туркменов. Даже тех, кто заявляет о себе, как об оседлых. Ни у кого из них нет мозолей на руках от мотыги — только от поводьев и шашки. Рабы на них работают, сами не горбатятся на полях. Стереть их с лица хивинской земли — воздух тут чище станет.
Дальше хан. Нужен свой, из Чингизидов, иначе ни узбеки, ни сарты, ни даже жидовины не поймут и не примут новой власти. По крайней мере, на первое время. Черехов шепнул: есть человечек на примете, из казахского султанского рода, никто за ним не стоит, будет нам слугой, послушным русской воле. Присягнет на Коране публично в вечной верности. Почему бы и нет? Придется убедить Орлова, но дело того стоит. Того глядишь, замахнемся на принятие в русское подданство всего Хивинского ханства.
Идем дальше.
Деньги и подати. Платов в экономике ни черта не ведал, Адама Смита не читал, но своим внутренним чутьем крепкого хозяина понимал, что без рабства заскрипит колесо хивинской арбы, даже голод возможен. «Плевать!» — отмахнулся он. Как там Черехов сказал? Жить захочешь, не так раскорячишься?
Петр… О чем не подумай, везде он…
Люб сотник сердцу, боевой хлопец.
— Черехова ко мне! — крикнул атаман ординарцам.
Пока сотника поджидал, снова крутил в голове и так, и этак куда более насущные вопросы — кем восстанавливать прореженные полки, где лошадей набрать, чтоб Войско голову подняло, за счет чего восполнить убыль боеприпасов, как улучшить местный порох, что с пушечным литьем, как приодеть поизносившиеся сотни, сколько времени дать на роздых, сколько сил выделить в охрану золотых караванов, кои повезут в Россию богатую добычу? Простые, понятные вопросы для любого генерала, для военного человека, далекого от политики. Куда девать таборы бывших рабов — вот это загадка для пытливого ума…
— Вызывали, Матвей Иванович? — раздался голос Петруши.
— Сам ко мне просился на встречу. Чего хотел?
— Два вопроса. Во-первых, хотел разрешения просить взять в свою сотню 11 человек из урус-сардаров. Они хорошо показали себя в бою, от опасностей не бежали. Нескольких огненному бою подучить, а пикой управляться ни один не может. Зато будто-то с саблей родились…
— Бери, коль охота. Я давно полковникам приказал полки пришлыми пополнять, а впишут их в реестр или нет — это мы на Дону решим, когда вернемся. Так что в сотнях теперь кого только не увидишь — даже туркменов. Давай свой второй вопрос.
— Вот!
Сотник протянул на ладони красный камень размером с ноготь большого пальца. Платов недоуменно на него посмотрел.