В 1884 году Рисаль заканчивает учебу в университете и сдает экзамены на звание лиценциата медицины. Он колеблется («Я в нерешительности: чем заняться в этом году?»): с одной стороны, он хочет продолжать учебу и написать работу на докторскую степень, но это стоит денег, которых у него, как обычно, нет («Если я запишусь на докторантский курс, придется заплатить 33 песо, а для меня это слишком дорого, так как недавно я заказал зимнюю одежду»). С другой стороны, ему хочется получше изучить офтальмологию, для чего нужно попрактиковаться во Франции, а лучше всего в Германии («Я хотел бы посетить знаменитые центры офтальмологии»). Но больше всего ему хочется вернуться на родину («Я хочу вернуться как можно скорее в наш город, чтобы избавить семью от расходов»), где его ждет Леонор — она страдает и все еще болеет; как пишет конфидент Рисаля в Маниле Хосе Сесилио, «причина его болезни — твой отъезд без ее ведома».
Докторантский курс Рисаль так и не прослушает, требуемую работу не напишет, докторского диплома не получит. Правда, тремя годами позже он задумается о получении звания доктора заочно («Я готов уплатить за звание и пошлю свою работу — надо узнать, можно ли сделать это таким образом, без личного присутствия»), но замысел этот так и останется неосуществленным. Более того, даже диплом лиценциата он выкупит только семь лет спустя, когда решит заняться медицинской практикой.
Что касается третьей возможности, возвращения на родину, то Пасиано решительно против. Во-первых, из-за речи на банкете в честь художников, хотя сам Пасиано не видит в ней ничего криминального: «Здесь говорят, что теперь ты не сможешь вернуться, что тебе лучше оставаться там, что ты наделал врагов, потерял друзей. Эти неосновательные предположения разволновали маму, и она заболела». Во-вторых, Пасиано считает, что возвращение младшего брата не принесет радости родителям: «Мне кажется, — пишет он в письме, — никто не может гарантировать, что твое возвращение не принесет огорчения родителям, а потому, поскольку мне легче высылать тебе месячное пособие, чем сразу оплатить проезд, я думаю, что тебе лучше продолжать учебу». Мнение старшего брата высказано, по филиппинским понятиям, оно — закон, и путь к возвращению закрыт. К учебе в Мадриде Рисаль охладевает, и остается только вторая возможность — уехать в Европу, против чего Пасиано не возражает.
Но Рисаль еще на год с лишним остается в Мадриде. Главная причина — отсутствие денег: цены на сахар на мировом рынке в это время падают, и Пасиано не может выслать даже обычное вспоможение, а занимать у друзей Рисаль стесняется, хотя практика взаимного одолжения широко распространена среди филиппинцев и сам Рисаль охотно ссужает своих друзей, особенно безалаберного Грасиано Лопес Хаену, вовсе не рассчитывая на возвращение долга. Его повышенная даже для филиппинца чувствительность не позволяет ему искать синекуру: «Откровенно говоря, — пишет он семье, — мне недостает смелости явиться в приемную министра и умолять его дать мне работу — и вам, и мне будет стыдно».
Рисаль ведет несколько рассеянный образ жизни — посещает друзей, театры. Но это вечером. Днем он упорно работает: изучает немецкий язык и пишет роман. В романе он намерен дать широкую картину филиппинской жизни.
Но заниматься только писательством нет возможности — неизвестно, как встретят книгу читатели, окупит ли она себя. Судя по тону писем, Пасиано считает, что младший брат чуть ли не бездельничает. Значит, надо либо заниматься медицинской практикой, либо продолжать учебу вне Испании. Филиппинская эмиграция, как кажется, сплочена, цели ей поставлены четкие — все говорит за то, что она справится и без Рисаля. В октябре 1885 года он выезжает в Париж.
В ЕВРОПЕ
РОМАН-ДИАГНОЗ «ЗЛОКАЧЕСТВЕННАЯ ОПУХОЛЬ»
Так спи же в ночи непробудного сна.
Пусть ты не дожил до счастливого мига —
Узнай, что в сердцах твоих братьев навек
Воздвигла алтарь твоя гордая книга.
Собственно, это его второй визит в Париж. Еще летом 1883 года он съездил в «столицу Европы» на два с половиной месяца (Консуэло Ортиге-и-Рей он сказал тогда, что едет излечиться от любви к ней). Разжиревшая французская буржуазия, за несколько лет до того испытавшая на себе гнев и ярость коммунаров, быстро уплатившая контрибуцию Германии, пыталась успокоить себя, доказать себе и всему миру, что «все в порядке», что у нее есть еще созидательный потенциал, перестраивала Париж: прокладывались новые улицы, создавалось кольцо знаменитых бульваров. Всюду были ямы, рытвины, груды кирпича. В длинных письмах к родственникам Рисаль тщательно, как «Бедекер», описывал великий город, его исторические памятники, жаловался на неудобства, вызываемые реконструкцией, но все же восхищался Парижем; не забывая отметить, что здесь жили герои «Трех мушкетеров». Он ощутил и некоторое собственное «несоответствие» рафинированности и утонченности столицы Европы: «Привыкнув в течение нескольких месяцев к иному обращению (намек на жизнь в Мадриде. — И. П.), здесь, в Париже, я нахожу себя грубым и действительно являюсь таковым. Но это так, замечание в скобках…» Тогда же, в первый свой приезд в Париж, Рисаль еще раз убедился, что Филиппины никому неведомы. На выставке японской живописи его приняли за японца, и он храбро начал объяснять особенности эстетического мышления японцев — с этим он справился успешно, но когда юная француженка спросила, что означают иероглифы под рисунком тушью, ему пришлось ретироваться под невразумительным предлогом (через пять лет Рисаль уже будет свободно говорить по-японски). И еще в первый свой визит оп посетил Пантеон и долго стоял перед гробницей Руссо и своего кумира — Вольтера, созерцая статую работы Гудона.
На сей раз Рисаль приезжает в Париж не созерцать, но работать: совершенствоваться в офтальмологии и писать первый филиппинский роман.
Останавливается он у Хуана Луны, ставшего его другом после знаменитой речи в честь филиппинских художников. Место удобное, жилище просторное, и когда Хуан оставляет кисть, а Рисаль — перо, они превращают студию в фехтовальный зал. Здесь как-то раз их фотографируют — сразу после боя, с рапирами в руках. Это единственный снимок, на котором Рисаль улыбается, все остальные фотографии передают изображение серьезного человека (впечатление иногда такое, что он не способен улыбаться).
Студия Хуана Луны — на бульваре Араго, недалеко от площади Италии. А по другую сторону площади, в нескольких минутах ходьбы от студии, находится глазная клиника Луи де Векера, лучшего офтальмолога Европы, у которого лечатся пациенты даже из королевских домов, по и бедняки тоже. И скоро Рисаль уже работает в клинике де Векера, где иногда делают до десяти операций в день. Глазная хирургия к тому времени насчитывала всего 30 лет от роду, и сам де Векер много сделал для ее развития в самостоятельную отрасль медицины. Особенно удачно он удаляет катаракты, возвращая людям зрение. У него мировая известность, а чести быть его ассистентами добиваются многие. Всего ассистентов 14: «Один итальянец, один североамериканец, один грек, один австриец, три латиноамериканца, четыре француза, один немец, один поляк и я», — пишет Рисаль семье. Как человек, воспитанный на классических образцах, он с особым любопытством ждет встречи с греком, воображая того живым воплощением античной статуи, но тот его, увы, разочаровывает: «У нашего грека нет ничего от того грека, которого представляет себе всякий, изучавший историю Греции. Он мал ростом, бородат, цвет лица темный, сложен плохо… В эпоху Перикла его приняли бы за варвара».