Бейлера сатирой не проймешь, но дело Каламбы он принимает близко к сердцу. Чтобы опередить слушание дела в Верховном суде, он посылает в Каламбу военную команду во главе с полковником Оливе. В 24 часа еще тридцать семей выселены, часть домов сжигается и разрушается. «Дело Каламбы» кончено. Хлопоты в Мадриде бесполезны; у власти консерваторы, министр заморских территорий, реакционер Фабие, отлично понимает тактический ход филиппинцев и категорически отказывается принять меры, ибо «дело» — вне его компетенции, генерал-губернатор не превысил полномочий. Либералы и радикалы пишут сочувственные статьи в испанской прессе, но помочь ничем не могут.
Для Рисаля это тяжелейший удар. Личный опыт, который часто весомее всяких рассуждений и теоретических умствований, приводит Рисаля к мысли о неотвратимости отделения Филиппин от Испании.
Все эти переживания проходят на фоне довольно запутанной личной жизни. Спокойное, размеренное существование грозит осложниться в связи с пребыванием в доме Бекетов. Сам Бекет — почтенный органист, а две его старшие дочери — юные леди, которым пора думать о замужестве. И случается так, что молодой постоялец покоряет сердце старшей дочери, Гертруды (в семье ее зовут Тоти, что значит «коротышка», — деталь немаловажная, если вспомнить, что сам Рисаль очень переживает из-за своего малого роста). Судя по всему, постоялец тоже небезгрешен и не остается равнодушным к миловидному лицу, голубым глазам и каштановым волосам юной англичанки. Молодые люди вместе посещают театр, балы, совершают экскурсии за город. Викторианский культ «добропорядочности» требует совершения и следующего шага — по понятиям того времени, отношения зашли достаточно далеко. В Англии недопустимо то, что позволительно — и даже желательно — в Японии. О временной связи не может быть и речи. Рисаль — английский джентльмен и испанский кабальеро одновременно, чувство чести у него развито чрезвычайно. Рехидору он сообщает: «Не могу обманывать ее. Я не могу жениться на ней, у меня другие обязательства (Леонор Ривера. — И. П.), и не могу поставить страсть выше чистой и девственной любви, которую она предлагает мне». Когда-то в Каламбе Рисаль уклонился от решающего объяснения с Сегундой Катигбак: «Пришпорил лошадь и свернул на другую дорогу». И сейчас он не в силах сказать решительное «да» и 19 марта 1889 года спешно покидает Лондон.
Его цель — Париж. Там его ждут два дела. Первое — публикация комментированного Морги. Собственно, работа была завершена уже в январе, и Антонио Рехидор обещал взять на себя расходы по изданию. Но с Рехидором Рисаль разошелся, хотя и не очень драматически. «Он никогда и не собирался печатать мою рукопись, — жалуется Рисаль друзьям в Испании. — Теперь я займусь этим сам». А сбережения, накопленные на Филиппинах, уже подходят к концу. «Жизнь в Англии дороже, чем в других странах Европы», — пишет он семье. Да и времяпрепровождение с Гертрудой Бекет пробило серьезную брешь в его бюджете. На издание Морги, пожалуй, хватит, а там — вновь грозный призрак нищеты. Издание Морги могло бы стать делом прибыльным, но Рисаль не отличается деловой хваткой, в чем его упрекает австрийский друг Блюментритт: «Ты крайне непрактичен… Я заказал твою книгу, а мне ответили из издательства, что доктор Рисаль уехал, не оставив адреса». Рисаль не позаботился о рекламе, а потому удается только послать на Филиппины 170 экземпляров, где манильский торговец Родригес Ариес берется распространять его книгу, — да и это устроил все тот же Хосе Мария Баса. Итог всех этих неумелых операций — всего 200 песо, куда меньше, чем расходы на издание книги.
Второе дело касается нового замысла Рисаля. Его работы в области истории, этнографии, лингвистики, фольклора встречают благосклонный прием у европейских ученых, пробуждают в них интерес к далекому архипелагу. Рисаль решает организационно оформить этот вызванный им интерес, создав «Международную ассоциацию филиппинистов». Во-первых, это должно повысить теоретический уровень работ по филиппиноведению. Во-вторых, Рисаль отлично знает, что правительство Испании очень чувствительно к международным откликам на положение в далекой колонии и особенно болезненно реагирует на критику ученого мира, престиж которого в конце XIX века необычайно высок. Рисаль совершенно верно рассчитывает, что направленные в определенное русло филпппиноведческие штудии могут принести немалую пользу его стране.
Съезд ассоциации Рисаль намерен созвать в Париже, где на август намечено открытие Всемирной выставки. Пост президента он, конечно же, предлагает Блюментритту, вице-президентом должен стать французский ученый Эдмон Планшю, Росту и Рехидору отводятся должности советников, а секретарем будет Хосе Рисаль, «малайский тагал» — так он теперь определяет свою этническую принадлежность.
Рисаль набрасывает устав ассоциации, цель которой — «изучение Филиппин с исторической и научной точек зрения», и определяет примерную тематику работ. Интересно тут предложенная Рисалем периодизация филиппинской истории. Ее он делит на три периода: «I — до испанцев, II — от прихода испанцев до конца автономии и включения в состав испанской нации (1521–1808), III — от включения в состав испанской нации до восстания в Кавите».
Об утрате какой автономии говорит Рисаль и почему 1808 год для него переломный? С точки зрения Рисаля, до 1808 года испанцы находились на Филиппинах не как завоеватели, а как союзники Филиппин. Первые конкистадоры заключали «кровные союзы» с местными вождями, скрепленные древним ритуалом: совместным питьем крови друг друга, смешанной в вине. Это предполагало равенство сторон, филиппинцы якобы на равных вступали в союз с испанцами. В сознании илюстрадос этот древний обряд служил юридическим основанием для утверждения равноправия. Что же произошло в 1808 году? Принятие первой испанской конституции, подписанной в Байонне Жозефом Бонапартом, братом Наполеона. Но текст конституции был составлен самим императором. Согласно этой конституции испанские владения в Америке и Азии получили равные с метрополией права и представительство в кортесах. Конституция, по мнению илюстрадос, покончила с автономией Филиппин. Несправедливость, полагали они, состоит в том, что равные права филиппинцам так и не предоставили. Тем самым Испания нарушила собственные законы, а это привело к росту недовольства, вылившегося в восстание 1872 года.
Все это интеллектуальное построение отдает наивностью. Началось с того, что «кровные союзы» не имели никакой юридической силы. Не считались с ними и испанцы. Но характерно, что илюстрадос ощущали потребность в этой юридической фикции. Массы же филиппинцев в подобной казуистике не нуждались: они смотрели на испанцев сначала как на незваных пришельцев, потом — как на эксплуататоров и боролись за свое освобождение, а не за точное выполнение Испанией «кровных союзов» и конституции 1808 года или любой другой.
Создать ассоциацию не удается. На выставку в Париж съезжается столько народу, что французские власти резко ограничивают число конференций. Собраться частным образом тоже нет возможности, ибо без официального приглашения не могут оторваться от дел Блюментритт, Рост, еще кое-кто. Но идея Рисаля о создании международной ассоциации филилпиноведов не умирает, она и сегодня ждет своего осуществления.
И все же Рисаль принимает в выставке некоторое участие. Вернувшись к ваянию еще во время пребывания на родине, он не бросает этого занятия и в Лондоне. В Британском музее он делает копии бюстов Цезаря и Августа и шлет их в подарок Блюментритту, лепит бюсты Роста, младших Бекетов. Затем приступает к созданию серьезной работы — «Прикованный Прометей» — эта статуя тоже предназначена в подарок Блюментритту. И сразу же после этого две тематически связанные статуи — «Триумф смерти над жизнью» и «Триумф науки над смертью». Два «Триумфа» являются как бы продолжением один другого. Сначала смерть побеждает жизнь: скелет обнимает прекрасную девушку. На сохранившейся фотографии композиция кажется несколько неудавшейся: тело девушки как бы венчает череп (возможно, в других ракурсах статуя производила иное впечатление). У девушки несколько тяжеловатые формы (особенно бедра и бюст), моделью служила явно не филиппинка — у соотечественниц Рисаля формы не столь округлы. Вторая статуя — отрицание идеи, заложенной в первой: наука (в виде обнаженной девушки с факелом, традиционным символом знаний) попирает ногами череп, то есть смерть. И женская фигурка здесь более похожа на филиппинку. Правда, лицо явно не филиппинское, но пропорции фигуры — не слишком длинные (на европейский взгляд, прямо-таки короткие) ноги, линия бедер — явно выдают малайский тин.