— Тогда я прочитаю тебе очень интересную историю, слушай внимательно.
При слове «история» я широко раскрыл глаза… Я и не подозревал, что в этой старой книге, которую я читал не понимая, могут быть истории, да к тому же интересные. Мама начала читать про старого и молодого мотылька, переводя каждое предложение на тагальский язык. Услышав первые же строки, я с удвоенным вниманием стал следить за мотыльками, плясавшими вокруг свечи. История, которую читала мама, была самой подходящей к случаю. Мама комментировала наставления старого мотылька молодому так, словно он обращался прямо ко мне… Мама кончила читать, а я все не мог прийти в себя, все мое внимание, мысли и чувства были поглощены печальной судьбой мотылька, полного мечтаний и сгоревшего в огне.
— Вот видишь, — сказала мама, укладывая меня спать. — Если ты будешь непослушным, как этот мотылек, ты тоже сгоришь.
…Я долго не мог уснуть. Огонь и мне казался таким прекрасным, таким привлекательным, Я понял, почему мотыльки плясали вокруг него. И советы и наставления лишь смутно звучали у меня в ушах. Меня просто захватила гибель молодого мотылька, но в глубине сердца я не осуждал его. Ведь огонь так прекрасен!»
Мысли о судьбах человеческих — пока еще детские — часто занимают его.
…Маленький Пепе сидит в лодке на берегу озера, болтая ногами в воде. Озеро большое, другого берега не видно. Мальчик еще ни разу не выезжал из Каламбы и размышляет, а как живут люди на другом берегу? Счастливы ли они? Углубившись в эти мысли, он роняет шлепанец в воду, и тот медленно удаляется от незадачливого философа. Плавать он еще не умеет. В одном шлепанце идти домой глупо, выговора не избежать. Но выслушивать упреки что за один шлепанец, что за два — какая разница? А что будет делать человек на другом берегу, найдя один шлепанец? К чему он ему? Вот если два — другое дело. И юный мыслитель снимает с ноги уцелевший шлепанец и пускает его вдогонку первому, а сам покорно бредет домой получать порцию заслуженных упреков. (Впоследствии он тщательно зафиксирует в дневнике ход своих рассуждений.)
Много времени он проводит в саду за домом. Отец построил там миниатюрную хижину — точь-в-точь такую, в каких живут простые крестьяне, только высотой всего полтора метра. Там он сидит часами, играет с сестрами, собирает растения, раскладывает их и запоминает названия, спрашивает, как называются плоды, птицы, жуки. Филиппинская природа входит в его душу. Величественная гора Макилинг привлекает его. В ясную погоду кажется, что она поднимается прямо за домом, в непогоду окутывается пеленой облаков. Ему хочется подняться на гору, но нельзя: ее охраняет фея Мария Макилинг, а она наказывает непослушных детей.
Маленькая хижина из пальмы нипы не только место игр и детских мечтаний. Уже в пять лет Пепе проявляет склонность к ваянию, и хижина превращается в подобие мастерской — Пепе целыми часами сосредоточенно лепит из глины. Однажды сестры застают его в хижине увлеченно работающим над скульптурным портретом, которому он явно старается придать свои черты.
— Это кто? — спрашивают сестры.
— Это великий человек, — важно отвечает скульптор. Поднимается смех, сестры вышучивают юного ваятеля, который стоит насупившись. Но смех сестер незлобив — их просто забавляет серьезность маленького брата. Насмеявшись от души, они уходят. Ваятель стоит на пороге хижины и кричит им вслед:
— Смейтесь, смейтесь! А только смотрите, как бы не начали ставить мне такие памятники, когда я умру!
Добродушное вышучивание, редкие выговоры (вызванные, как пишет сам Рисаль, «моим упрямством») — вот и все детские огорчения. Даже домашний учитель, нанятый для обучения маленького Пепе латыни, не очень досаждает ему. В 1868 году, семи лет от роду, Пепе вместе с отцом впервые едет в Манилу и видит, «как живут люди по ту сторону озера». Нет, они не выглядят слишком счастливыми — к удивлению юного философа, они такие же, как в Каламбе, разве что чуть более шумные.
В доме поселяется одни из его многочисленных дядюшек, ярый поклонник нового увлечения той эпохи — спорта. Пепе слаб физически и, что особенно угнетает его, мал ростом. Дядюшка берет племянника под постоянную опеку: заставляет делать по утрам гимнастику, совершает с ним длительные прогулки, обучает плаванию и верховой езде. Любовь к спорту дядюшка — видимо, умелый педагог — прививает Рисалю так глубоко, что тот с увлечением занимается нм всю жизнь. Он крепнет, обретает уверенность в себе.
Но уже приближается пора детских страданий. Нетребовательный старик латинист умер, надо думать о том, где продолжить образование. Решено отправить Пепе к тетке в Биньян, благо это недалеко, всего полтора часа пути. Для любого филиппинца разлука с семьей, особенно первая, страшное испытание, и Пепе не исключение. (Глава в дневнике, посвященная учебе в Бинъяне, горестно названа «Жизнь без родителей. Мои страдания».) Биньян рядом с Каламбой, да и жить не у чужих людей, но все же не в родном доме. Пепе уезжает с тяжелым сердцем, о чем свидетельствует запись в воспоминаниях: «В воскресенье я попрощался с семьей, с родителями и сестрами, и брат повез меня в Биньян. В глазах у меня стояли слезы. Мне уже девять лет, и я старался скрыть их».
Учитель в Биньяне — старый самодур, знающий наизусть средневековую латинскую грамматику, верит в одно средство воспитания — порку. Годы спустя Рисаль вспоминает: «У меня были учителя, которые передали мне все свои знания. Их педагогическое кредо сводилось к нехитрым правилам: «Пожалеешь розог — испортишь ребенка», «Дети рождаются испорченными» и т. д. Побоями они заставляли нас заучивать наизусть целые книги, написанные на ненавистном языке, на этом же языке они вдалбливали в нас молитвы и заставляли читать их часами (а нам так хотелось спать!) перед изображениями святых, которым, должно быть, надоедало созерцать наши заплаканные личики».
В семье Рисаля вообще обходятся без рукоприкладства: разве что мать, старшие сестры и брат сделают выговор, сам же дон Франсиско не снисходит и до этого, а ограничивается неодобрительным взглядом. В Биньяне все по-другому. «Не буду, — пишет Рисаль, — тратить время на воспоминания о бесчисленных побоях, которые я получал. Редко выпадал день, когда мне не случалось вынести пять-шесть ударов».
Но не только учителя мучают Рисаля. Он, как и всякий филиппинец, необычайно чувствителен к мнению других и крайне обидчив. Несмотря на малый рост, он не уступает обидчикам, и первая драка происходит в первый же день пребывания в Биньяне. Рисаль так описывает ее:
«Учитель спросил меня:
— Ты знаешь испанский?
— Немного, сеньор.
— А латынь?
— Немного, сеньор.
Эти ответы рассмешили Педро, сына учителя и самого задиристого мальчика в классе, и он начал издеваться надо мной. Он был выше меня ростом и старше на несколько лет. Мы подрались, и я, уж не знаю как, победил… Этим я снискал некоторую славу у одноклассников — наверняка из-за малого роста…»
Драться Пепе не любит, но от драк не уклоняется, этого требует сильно развитое у него чувство собственного достоинства. Самолюбивому мальчику, только что покинувшему родительский дом, где все баловали его, приходится нелегко. Ночами на жесткой циновке он нередко глотает слезы обиды, а днем как львенок бросается в бой, из которого не всегда выходит победителем.
Откуда такая обидчивость? — Она вообще свойственна всем филиппинцам. Они, как уже говорилось, живут интересами «малой группы», которая тесно сплочена и мнение которой для них превыше всего. «Малая группа» наделяет человека определенным статусом и требует его защиты всеми доступными средствами. Любое, насмешливое или критическое замечание воспринимается как покушение на статус, на «я», и вызывает бурную реакцию. Социализация филиппинца, то есть его приобщение к принятым в обществе нормам поведения, начинается в раннем детстве, когда воспитывается уязвимость к мнению других, столь необходимая для функционирования традиционного социального механизма. Средством воспитания такой чувствительности служит поддразнивание. Оно играет важную роль в процессе создания у личности восприимчивости к мнению других, причем восприимчивость эта (на взгляд со стороны — обостренная) сохраняется и у взрослых. Поддразнивание ставит ребенка на место, полагающееся ему по общепринятым нормам поведения, а когда повторением «дразнилки» это место закрепляется в его сознании, он всякую насмешку воспринимает как попытку лишить его этого места — значит, надо действовать, чтобы отстоять его.