Все эти соображения Пабло Пастельс излагает Деспухолю, и тот заинтересованно внимает ему: если план иезуитов осуществится, тогда и он предстанет в Мадриде в чрезвычайно выгодном свете. Да и поставить на место монахов других орденов тоже неплохо — уж очень много доносов на него шлют они в Мадрид. И решение принимается: Рисаль будет сослан на остров Минданао в Дапитан, где приходами управляют иезуиты. Место это неспокойное, поэтому власть там осуществляют не гражданские лица, а военные, которыми руководит команданте Дапитана Рикардо Карнисеро. При военном правлении оправданы любые ограничения, налагаемые на ссыльного: он будет лишен права покидать места проживания, будет обязан два раза в день отмечаться у команданте. Остальным займутся иезуиты.
Тем временем Рисаль томится в форте. Впрочем, условия довольно сносные, к нему для прислуги даже приставляют солдата. 14 июля его уведомляют, что в 10 часов вечера он будет депортирован, но пока не сообщают куда. В десять никто не приходит, и Рисаль спокойно засыпает — это свидетельствует о том, что он обрел спокойствие духа. Только в начале первого адъютант генерал-губернатора прибывает в карете своего начальника. Под усиленным конвоем карета направляется в порт. Там ее ждет генерал Аумада, начальник манильского гарнизона. Адъютант и два стражника прыгают в лодку, туда же спускается Рисаль. Несколько взмахов весел — и лодка подходит к борту парохода «Себу». Рисаля встречают капитан и выделенная охрана, его препровождают в каюту. У дверей замирает часовой. Пароход почти тут же отправляется. Куда — никто не знает, даже капитан. По инструкции он должен вскрыть пакет с местом назначения только в открытом море. Пройдя остров Коррехидор и покинув Манильскую бухту, корабль плывет дальше на запад. Пора вскрывать конверт. Капитан в присутствии помощника и начальника конвоя вскрывает конверт. Место назначения — Дапитан.
Два дня спустя «Себу» бросает якорь в бухте Дапитана. Капитан, начальник конвоя и три стражника сопровождают Рисаля. Он отмечает в дневнике: «Берег показался мне мрачным, было темно, и наш фонарь освещал заросшую травой тропу. В городке нас встретил команданте, капитан Рикардо Карнисеро, Антонио Масис — бывший депутат и сенатор, и Косме — студент-практикант. Мы поднялись в здание комендатуры, которое показалось мне большим».
Так начинается ссылка. Судя по всему, Рисаль воспринимает ее как полную неожиданность. Не к этому он готовился: он хотел принять смерть, дать пример жертвенности соотечественникам, кровью смыть гнусные обвинения. А вместо этого он оказывается в глуши, вдали от друзей, как ему кажется, забытый ими. И он принимает решение жить отшельником, не вмешиваясь ни во что, особенно в политику. Он уже получил удар в Мадриде и тогда же объявил о решении отойти от активной деятельности; в Гонконге его вновь уговорили вернуться к борьбе, а вместо благодарности преподнесли статью в «Ла Солидаридад»; он поехал в Манилу, чтобы смыть грязь со своего имени, и вместо этого — объявил о создании Лиги, то есть снова включился в борьбу. И вот результат: забвение и ссылка. А раз так, пусть его оставят в покое, он больше не откажется от принятого в Мадриде решения, теперь-то его никто не собьет с толку. Он не только не вождь, он уже не участник борьбы. Рисаль как борец против колониального гнета перестает существовать с июля 1892 года. Он даже отказывается обратиться за помощью к влиятельным знакомым в Мадриде (а ведь был же он когда-то вхож к министрам), хотя обратиться к ним советует не кто иной, как сам команданте Карнисеро.
С Карнисеро происходит та же история, что и с Хосе Тавиелем де Андраде в 1887 году. Почтенный команданте проникается симпатией к своему поднадзорному, и они становятся до известной степени друзьями: вместе ходят на охоту, на экскурсии, наконец, команданте предлагает * Рисалю поселиться у него, и они питаются за одним столом. Но и в отдаленном Дапитане полно соглядатаев, получивших инструкцию не спускать глаз со ссыльного. Весть о непозволительной близости между команданте и «флибустьером» летит в Манилу, и оттуда следует приказ о переводе команданте в другое место. В начале 1893 года приезжает новый команданте, Хуан Ситхес, который отказывает Рисалю от дома, но скоро попадает под обаяние ссыльного, и между ними устанавливается в общем благожелательные отношения, хотя и не столь близкие, как при прежнем команданте.
Дружба дружбой, вежливость вежливостью, но Карнисеро остается добросовестным служакой и шлет в Манилу подробнейшие донесения о речах и поведении Рисаля, остающиеся ценнейшими источниками сведений об образе жизни и размышлениях Рисаля во время ссылки. Его сепаратистские идеи тускнеют, и он возвращается к мысли о возможности получения реформ из рук Испании. Вот как Карнисеро излагает (видимо, достаточно точно) содержание своей беседы с Рисалем:
«— Скажите мне, друг Рисаль, какие реформы вы считаете необходимыми в этой стране?
— Что ж, я скажу. Прежде всего дайте стране представительство в кортесах, и тогда многие злоупотребления прекратятся. Проведите секуляризацию, и тогда власть этих господ (то есть монахов. — И. П.), которую они делят с правительством, кончится; передайте приходы, по мере их освобождения, белому духовенству из филиппинцев или испанцев с полуострова. Реорганизуйте управление. Поощряйте начальное образование, освободите его от влияния монахов, повысьте жалованье учителям. Дайте половину мест в администрации филиппинцам, а половину оставьте испанцам. Поднимите мораль чиновников. Откройте коммерческие и технические школы в провинциальных центрах с населением свыше 16 тысяч человек… Вот мои реформы. Если их осуществят, Филиппины будут счастливейшей страной в мире».
Как видим, Рисаль просит весьма умеренных реформ: представительство в кортесах, секуляризация монашеских приходов, реорганизация системы управления, реформа образования. Это как раз те требования, с которых началось все движение пропаганды, в сущности, это программа ассимиляционистов. Более того, Рисаль уже не требует изгнания монахов, с чем никак не согласился бы такой лидер ассимиляционистов, как Марсело дель Пилар.
Разумеется, свидетельству Карнисеро не следует доверять безоглядно, ибо Рисаль мог и не говорить всего своему стражнику. Но он не стал бы говорить неправду кому бы то ни было, даже врагам. Показательно, что и друзья Рисаля по борьбе убеждены, что он сложил оружие, и это действительно так: он отказался от сепаратистских идей. Основания для такого отступления есть — напомним, что Рисаль всегда, даже высказывая самые радикальные суждения, даже призывая к насильственной борьбе, не забывал добавить, что лучше было бы обойтись без нее. Теперь, испытав жесточайшее разочарование, он отступает на этот всегда оставляемый им плацдарм. И на сей раз окончательно — больше мы уже не услышим от него призывов к борьбе. Двойственность, противоречивость, прослеживаемые на протяжении всей его активной деятельности, позволяют, видимо, осуществить отказ от борьбы без большого внутреннего напряжения, ибо он всегда может сказать себе: «Я всегда так говорил», и это правда, хотя говорил он не только «так».