Рисаль как идеолог национально-освободительного движения, как политический вождь перестает существовать, но все сказанное им прежде продолжает жить своей, независимой от него жизнью.
Чтобы отвлечься от невеселых дум, Рисаль с головой погружается в предпринимательскую деятельность и проявляет при этом недюжинные способности. Он ведь не раз утверждал, что обвинения филиппинцев в лени, в отсутствии деловых навыков и в нежелании их приобретать лишены оснований. Выиграв в лотерею около 6 тысяч песо (билет он купил в доле с Карнисеро и еще одним испанцем), он вкладывает большую часть в плантационное хозяйство (2 тысячи песо он, как почтительный сын, посылает отцу), которое скоро начинает приносить доход благодаря умелому ведению дела. Он полагает, что дает филиппинцам пример, достойный подражания, но и сам он, возможно, следует примеру обожаемого им Вольтера, который уже в фернейский период своей жизни не раз говаривал, что «нет ничего приятнее, как самому составить себе состояние».
В своей предпринимательской деятельности Рисаль сталкивается с ожесточенной конкуренцией китайского капитала: китайцы, пользуясь забитостью и пассивностью филиппинских крестьян, по дешевке скупают у них абаку и с выгодой перепродают в Маниле. У них же в руках вся розничная торговля, где цены, наоборот, повышенные, и Рисаль пишет матери: «Я поклялся ничего не покупать у них, а потому временами испытываю немалые трудности». Но Рисаль не сдается, он не может допустить, чтобы иностранцы наживались за счет филиппинцев, и предпочитает заказывать товары в Маниле, чем брать их в китайской лавке.
Вводит он и еще одно новшество: оказывается, местные дамы не носят чулок, и Рисаль как-то замечает, что это недопустимо. Его слова облетают Дапитан, и скоро дапитанские красавицы требуют в китайской лавочке чулки. Их нет, ибо никто отродясь здесь чулок не носил, но предприимчивый лавочник-китаец тут же шлет заказ в Манилу. И вот к очередной воскресной мессе все дапитеньас гордо демонстрируют друг перед другом удивительную обнову. Иезуит Висенте Балагер, узнав о причине такой популярности этой части дамского туалета, с амвона обрушивается на прихожанок: да знают ли они, что в Париже чулки носят только «эти женщины»? Слово священника на Филиппинах пока еще закон, местные дамы спешат домой, снимают чулки, чтобы никогда их больше не надевать, и китаец-лавочник несет убытки. Это немного утешает Рисаля — все-таки польза.
Карнисеро советует генерал-губернатору разрешить Рисалю взять к себе семью и даже дать ему пост провинциального хирурга, «который он не сможет оставить, и тогда Рисаль в Дапитане откажется от всего; надолго, а может быть, и навсегда забудет и друзей и политику. А в то же время мы сумеем выявить подлинных флибустьеров на этих островах». Семье действительно разрешают присоединиться к Рисалю (у него наездами бывают мать, сестры, племянники), что до флибустьеров, то два кабальеро — Карнисеро и Деспухоль — надеются добиться успеха перлюстрацией писем Рисаля, на этот счет Карнисеро получает детальные инструкции. Однако Рисаль действительно прекращает почти всякую переписку с соратниками по борьбе, так что команданте ограничивается изъятием писем на языках, которых он не понимает.
В делах слежки Карнисеро и Деспухоль рассчитывают на помощь иезуитов, которые надеются вернуть «блудного сына» в лоно церкви.
Сразу после высылки Рисаля в Дапитан туда на место приходского священника назначается не кто иной, как Франсиско де Паула Санчес — тот самый, который обучал юного Рисаля испанской поэтике и был его первым наставником в служении музам. Рисаль все еще глубоко уважает его — тем более что во время первого визита на Филиппины в 1887–1888 годах Санчес не побоялся публично выступить в защиту «Злокачественной опухоли». Назначение Санчеса — поистине «иезуитский» замысел, но он не приносит успеха. Рисаль и его бывший учитель вместе преподают в школе, симпатизируют друг другу, но в вопросах веры Рисаль остается несгибаемым, о чем Санчес и доносит своему начальству.
Тогда миссию возвращения «заблудшей овцы» берет на себя сам провинциал ордена иезуитов на Филиппинах Пабло Пастельс. Через Санчеса он передает Рисалю подарок — книгу, а в письме к другому дапитанскому иезуиту, Обачу, лестно отзывается о Рисале и просит довести этот отзыв до сведения ссыльного. Требования филиппинской и испанской учтивости, которые, как хорошо знают иезуиты, для Рисаля непреложны, просто обязывают его ответить на эту любезность. 1 сентября 1892 года, через полтора месяца после прибытия в Дапитан, Рисаль пишет письмо ученому иезуиту, начинающееся словами: «Достопочтенному П. Пастельсу. Отец мой! Хотя я и не имел чести заслужить письмо от вашего преподобия, ценный подарок, который вы соблаговолили передать мне через любимого учителя, и строки, которые вы посвятили мне в письме к отцу Обачу, обязывают меня написать Вам, ибо в Маниле у меня нет никого, кто мог бы отблагодарить Вас от моего имени».
Так начинается явно спровоцированная иезуитами знаменитая переписка Рисаля с Пастельсом, в которой Рисаль наиболее полно излагает свои философско-религиозные воззрения. С каждой стороны будет послано четыре длиннейших письма, и каждое из них представляет целый трактат по богословию и философии.
К этому времени взгляды Рисаля на религию вполне устоялись. Ученик иезуитов отверг религию как основу нравственности и открыто заявил, что отворачивается от католического бога. Его взгляды на религию в отличие от политических взглядов характеризуются последовательностью, здесь нет двойственности, нет компромиссов. И к тому времени, когда Пабло Пастельс вкупе с Франсиско де Паула Санчесом берется за иезуитскую обработку Рисаля, у последнего столь четкие воззрения на веру, что поколебать их невозможно.
Разумеется, иезуиты действуют куда более ловко, чем монахи, других орденов. Если августинец Хосе Родригес писал, что романы Рисаля «написаны ногой», то иезуит Пастельс, напротив, всячески восхваляет талант Рисаля, сокрушаясь в то же время о его заблуждениях: «Я восхищаюсь блестящими проявлениями твоего гения и прекрасными фразами, столь естественно стекающими с твоего отточенного пера; и в то же время не могу не воскликнуть: «О, как жаль, что молодой человек столь выдающихся способностей не расточает своего таланта для защиты более достойного дела!» Как видим, по красотам стиля Пастельс не отстает от мастеров испанской и филиппинской элоквенции; вообще же его письма написаны в том смиренно-высокомерном тоне, которым мастерски владеют иезуиты.
Рисаль отвечает почтительно, но твердо, не уступая под напором латинских цитат, и только напоминает своему оппоненту, что он-то лишен возможности заглянуть в книги и вынужден полагаться на себя, а не на авторитеты. Но авторитет все же есть, хотя Рисаль и не называет его. Это Вольтер, труды которого Рисаль изучил досконально. Спор разгорается вокруг нескольких вопросов: о бытии бога, о божественности Иисуса Христа, о сути откровения, о непогрешимости католической религии. По вечерам удачливый бизнесмен превращается в философа и при свете лампы пишет длинные послания.
Признавая бытие бога, Рисаль отказывается признать монополию католицизма на его истолкование. «Кто, рассуждая здраво, может назвать себя подлинным выразителем этого Света (то есть божества. — И. П.) на нашей маленькой планете? Все религии утверждают, что они обладают истиной». И еще: «Я твердо уверен в существовании создателя, ибо так говорит мне разум и необходимость, а не вера». Рисаль и раньше утверждал, что верит в бога, утверждает он это и сейчас: «Как я могу сомневаться в его существовании, если я уверен в своем? Признать следствие — значит признать причину. Сомневаться в бытии бога — значит сомневаться в своем существовании, сомневаться в своем сознании, а сомневаться в своем сознании — значит сомневаться во всем, а в таком случае какова же цель жизни?» Современные филиппинские клерикалы с большой охотой цитируют эти слова Рисаля, забывая указать, что первое предложение есть, в сущности, раскавыченная цитата из Вольтера, а дальнейшее рассуждение повторяет ход известной мысли Вольтера: «Я существую, следовательно, нечто существует. Если нечто существует, то нечто должно было существовать в вечности, ибо то, что есть, есть само по себе или получило свое бытие от другого. Если оно есть само по себе, оно существует необходимо, оно всегда было необходимо, оно и есть бог; если же оно получило свое бытие от другого, а это от третьего, то последнее, от чего все они получили бытие, должно быть богом».