Из влажных миндалей шли розовые струи,
К цветущим миндалям стремясь, как поцелуи.
Овечкой бедною, зарезанной она
Упала в трепете, отчаянья полна.
И в ней не стало сил; она лежит устало.
И с муравьиный глаз ее сердечко стало.
Смел ветер урожай, развеял полный ток!
И наземь ниспадал кровавых слез поток.
Запуталась в силках. Где милый? Стал далек он.
Она в смятении, как беспокойный локон.
Разлука стелет ей свой горестный рассказ.
Колени в жемчугах из моря черных глаз.
То падает она, — пьяна она от муки, —
То в исступлении заламывает руки.
Уста безмолвствуют, иссушен бедный рот.
Сидит у ручейка, что из очей течет.
Прекрасный кипарис дрожит, как листик ивы.
Что мускус рядом с ней и нежный мех красивый!
Вот на земле она. Лежит, как смятый злак,
И мускусных кудрей разбрасывает мрак.
Ногтями, что сродни лишь лепесткам несрина,
Терзает розы щек. О горести пучина!
На сахар уст ключи из миндалей пошли.
Уннаб! Он ноготков кусает миндаля.
То мечется, как мяч, свою смиряя рану,
То изгибается, подобная човгану.
Весна — огнем луны преображенный путь —
Уж распадается как пролитая ртуть.
В ночных набегах мук ее души дорога, —
И лагерь сердца пал, — но мук в засаде много.
И прянули они из мрака на конях,
Терпенья первый полк они разбили в прах.
От корня печени до сердца — разграбленью
Все было предано, все предано томленью.
Султан души разбит; насилу спасся он,
Свой препоясав стан, приветствуя полон.
То день она кляла, когда заныло сердце, —
Как бессердечная, в сердцах бранила сердце,
А то кричала: «Рок! Ты горшей с той поры,
Как существует мир, с людьми не вел игры!
Все, что желанно мне, о чем томлюсь в разлуке,
Ты выхватил из рук, сперва давая в руки.
Ширин! Твоя нога задела ценный клад,
Но за находку ты не видела наград.
Весне открывши дверь, сама, ветров усердней,
Убила ты весну, схватив колючки терний.
Ты светоч избрала из светочей, и свет
Его задула ты, — и светоча уж нет.
К живой воде пришла, и вмиг вода пропала
За то, что с жадностью ты к влаге не припала.
Что у печи нашла? Пылание огня.
Он истомил тебя, все милое гоня.
И ныне ты в огне и в тяжких клубах дыма.
Без нужды ныне ты отчаяньем томима».
То с неба возвещал ей благостный Суруш:
«Ты чаемого жди. Есть утешитель душ».
То див страстей ей мозг укором жег суровым:
«Должна была, Ширин, ты мчаться за Хосровом».
Пробыв немало дней в отчаянья краю,
Ширин в другой предел направила ладью.
С дорожной пылью рок ее сродняет строгий.
Она минует пыль мучительной дороги.
И ко двору Бану приблизилась она.
И стала для Бану ее тоска ясна.
Душа Михин-Бану рыдающей внимала.
Разумных слов Ширин услышала немало:
«Немного потерпи, твоя пройдет беда.
Ты цепью скована, поверь, не навсегда.
Что быстрочастной быть, как роза? Будь мудрее.