Селенье вдалеке веселое встает.
И тут над росами зеленого покрова
Раскинут был ковер велением Хосрова.
Пил алое вино на травах он, и, глядь, —
Златая роза вдаль уж стала уплывать.
Вот солнце в крепости лазоревой на стены
Взнесло свой желтый стяг. Но быстры перемены:
Оно — бегущий царь — алоэ разожгло,
Раскрыло мрак шатра, а знамя унесло.
И под гору оно коня, пылая, гнало,
Мечами небосвод, ярясь, полосовало.
Но, ослабев, ушло, ушло с земли больной
И свой простерло щит, как лотос, над водой.
В селении Хосров потребовал приюта,
Для пира все собрать пришла теперь минута.
Он тут среди друзей ночную встретил тень.
Пил яркое вино, ночь обращая в день.
Под органона гул — о, звуков преизбыток! —
Пил аргаванный он пурпуровый напиток.
Во фляге булькал смех. Была она хмельна.
И сыну царскому с ней было не до сна.
С зарей Хосровов конь — безудержный по нраву
Меж чьих-то тучных трав был схвачен за потраву.
А гурский нежный раб, всем услаждавший взгляд,
Через ограду крал незрелый виноград.
И вот лишь солнце вновь над миром засияло
И ночи голову от тела дня отъяло, —
Уж кое-кто из тех, что носят яд в устах,
Умчались во дворец, и там услышал шах,
Что беззаконие свершил Хосров, что, верно,
Ему не страшен шах, что шепот будет скверный.
Промолвил шахиншах: «Не знаю, в чем вина»,
Сказали: «Пусть его — неправедность одна.
И для его коня не создана отрада,
И раб его желал чужого винограда.
И на ночь бедняка лишил он ложа сна,
И арфа звонкая всю ночь была слышна.
Ведь если бы он был не отпрыск шахиншаха, —
Он потерял бы все, наведался бы страха.
Врач в длань болящего вонзает острие,
А тело острием он тронет ли свое?»
«Меч тотчас принести!» — раздался голос строгий.
И быстрому коню немедля рубят ноги.
А гурского раба владельцу лоз дают, —
Сок розы сладостной в поток соленый льют.
Оставили жилье, где пили в ночь охоты,
Как дар, хосровов трон искуснейшей работы.
Арфисту ногти — прочь, чтоб голос арфы смолк,
А с арфы смолкнувшей сорвать велели шелк.
Взгляни — вот древний суд, для всех неукоснимый,
Суд даже над своей жемчужиной творимый.
Где ж правосудье днесь великое, как рок?
Кто б сыну в наши дни подобный дал урок?
Служил Ормуз огню. Свое забудем чванство!
Ведь нынешних времен постыдно мусульманство.
Да, мусульмане мы, а он язычник был.
Коль то — язычество, в чем мусульманства пыл?
Но слушай, Низами, пусть повесть вновь струится:
Безрадостно поет нравоучений птица.
Хосров со старцами идет к своему отцу
Когда Хосров Парвиз увидел свой позор, —
Он призадумался, его померкнул взор.
Он понял: для себя он в прошлом не был другом.
Он понял: прав отец — воздал он по заслугам.
Все дело рук своих! И вот руками он
Бил голову свою, собою возмущен.
Двум старцам он сказал, не ощущая страха:
«Ведите кипарис к престолу шахиншаха.