И тут Сергей снова пришёл на помощь. Он нашёл опытных артиллеристов, которые знали, как обращаться с этим оружием. Буквально за неделю до штурма на борт поднялись бывшие морские артиллеристы, почти все седые, суровые, с руками, иссечёнными шрамами от множества морских сражений.
Они проверили механизмы, почистили стволы, сделали пробные выстрелы и стальные чудовища ожили, грохнув так, что с ближайших скал посыпались камни.
— Ну что, адмирал? — один из них, коренастый унтер с татуировкой в виде якоря на предплечье, хрипло рассмеялся. — Дадим жару этим тварям?
Он явно не из тех, кто боится смерти. Я даже не стал его поправлять.
— Дадим, — ответил я.
С корабельными механиками проблем не возникло, их хватало. Многие остались без судов, но не без опыта. Они мне в будущем пригодятся и в обычных поездах. Черепанов лично проверил каждого, убедившись, что никто не растерял навыков.
— Если двигатель заглохнет под обстрелом, будет плохо, — мрачно заметил он. — Так что пусть лучше всё десять раз перепроверяют.
За пять дней до назначенной даты штурма команда тренировалась занимать позиции у орудий.
Маги отрабатывали совместные заклинания, чтобы усиливать удары через амбразуры.
Рабочие сновали по палубе, проверяя крепления и смазывая механизмы.
Внизу что-то кричал Черепанов, Лунев спорил с Бадаевым, а Рыбаков разговаривал со старшинами орудий, делая последние замеры.
Всё шло по плану.
Оставалось только дождаться дня штурма.
За два дня до назначенного срока последние рельсы были проложены прямо к телепорту «Новоархангельска».
По ним уже шли эшелоны с солдатами, которых везли сюда в открытых вагонах мои первые поезда. Подкрепление. Показатель того, что империя начала действовать всерьёз.
А я стоял на капитанском мостике «Стрижа» и смотрел, как между телепортационными столбами медленно открывается портал, в который мы должны зайти.
Глава 6
Интерлюдия
Резкий стук в дверь заставил Сергея Качалова вздрогнуть.
Он тихо вытащил из ножен саблю и осторожно открыл щеколду.
— Войдите!
В проёме показался Лев Уваров, его слуга. Лысый худощавый тридцатилетний мужчина выглядел ужасно.
После двух с лишним месяцев пути его лицо казалось ещё более впалым, лоб был испещрён новыми морщинами.
Слуга быстро зашёл, закрыл за собой дверь на засов и, тяжело дыша, опёрся плечом о стену.
— Еле нашёл вас, барин, — тяжело выдохнул он.
— Лев… Письмо? — Качалов словно подпрыгнул, чувствуя, как бешено колотится сердце.
Уваров молча кивнул и дрожащей рукой достал из-за пазухи помятый конверт.
Парень распечатал его.
Бумага была тонкой, пахла ландышем и грейпфрутом — духами Лизы, её запахом.
Дрожащие пальцы Сергея жадно развернули лист.
Почерк Минской был нервным, угловатым.
Первые же слова вонзились в сердце, словно клинок:
«Всеволод»…
Не «Сергей».
Не «дорогой Серёжа».
«Всеволод». Его настоящее имя, его тайное, почти постыдное прошлое, вытащенное на свет.
Оно звучало в начале текста как приговор. Как окончательное прощание с миражом Сергея Качалова.
«Пишу, рискуя многим. Отец решил мою судьбу. Этой зимой, ещё до Крещенских морозов, я стану женой Игната Морозова. Человека, которого я не знаю, не люблю, но который, по расчётам отца, выгоден ему. Брак уже предрешён, контракты подписаны. Сопротивляться бесполезно: я в заточении, как птица в клетке».
Сергей схватился за стол.
До зимы считанные недели.
«Умоляю тебя, Всеволод, именем всего, что было нам дорого, не приезжай! Ни под каким видом! Не пытайся меня увидеть, не посылай вестей. Твой приезд будет не подвигом, а смертным приговором. И не только для тебя. Отец… его ярость не знает границ. Он видит в тебе лишь позор, угрозу чести рода. Он не остановится ни перед чем, чтобы уничтожить тебя. А моя жизнь… она станет невыносимой пыткой. Его гнев обрушится и на меня с удесятерённой силой. Отец публично отречётся от меня или заточит в монастыре, лишь бы стереть само воспоминание о нас. Ты погубишь и себя, и меня».
Слова плясали перед глазами.
«Ты погубишь и себя, и меня». Он перечитал это место дважды, трижды.
Почему?
Из-за его происхождения?
Это было жестоко, несправедливо, но… понятно. В словах Лизы сквозила какая-то иная, более личная, более страшная угроза.
Что-то, что заставляло умолять не приезжать, даже если он мог что-то изменить.
Разве что из-за его рода, который проиграл родовую войну?