4. Доля графа — пятьдесят процентов от доходов вокзала, построенного на его территории.
— И последнее, — добавил Смольников, когда я уже подписывал предварительный договор. — Хочу, чтобы на открытии вокзала играл оркестр. Настоящий. Столичный.
Я усмехнулся:
— Думаю, это можно устроить.
Мы чокнулись бокалами. Сделка заключена.
Встреча затянулась гораздо дольше, чем я предполагал.
Граф Смольников оказался неожиданно приятным собеседником.
Его познания в области театральной жизни империи поразили меня.
Мужчина говорил о сцене, о музыке, о пространстве так, будто сам ставил спектакли.
— Если делать сцену, то обязательно с акустическими панелями из резонансного дерева, — говорил Илья Артурович, водя пальцем по скатерти. — И с амфитеатром. Чтобы даже с последних рядов всё было видно.
Он оживал с каждым словом.
— А вот здесь, — граф ткнул в воображаемую точку, — можно устроить зимний сад. Чтобы после спектакля гости могли прогуляться среди цветов под звуки камерного оркестра.
Я слушал, кивал, и в голове уже складывался образ будущего вокзала. Не просто транспортного узла. А настоящего культурного центра.
Когда я наконец вышел из ресторана «Золотой якорь», на востоке уже алело небо.
Колония «Павловск» просыпалась под первыми лучами солнца, игравшими на крышах домов.
Где-то вдалеке кричали чайки.
Сел в машину и одним глотком выпил энергетическое зелье.
Горькое, обжигающее, как ледяной душ после пыток. Но оно подействовало мгновенно: мысли прояснились, тело наполнилось силой.
Я рванул в путь, не теряя ни секунды.
Я должен успеть на торжество к младшей сестре.
На её первый шаг во взрослую жизнь. На её бал. Её день рождения.
Дорога пролетела почти незаметно.
Не потому, что я ехал быстро, а потому, что не видел ничего вокруг. Ни пейзажей за окном, ни поворотов, ни даже тех, кого обгонял.
В голове сначала крутилась только одна мысль: «У меня теперь есть боевой корабль».
Она стучала как метроном.
И следом пришла ещё одна: «Осталось только поставить его на рельсы и доставить к порталу в Новоархангельске».
Я мчался по пустой дороге и не мог сдержать дикой ухмылки. В этот момент я чувствовал себя безумцем, гением, триумфатором — всем сразу.
Глава 2
Особняк, арендованный для торжества, сверкал огнями как дворец перед коронацией.
Я подъехал, когда бал был в самом разгаре.
Высокие окна, мраморные колонны, широкая лестница у входа, уставленная кадками с розами, — всё это создавало ощущение праздника.
Это было посвящение Таси в светскую жизнь, её официальное появление.
Несмотря на то что мы находились в центральной колонии, я чувствовал себя так, словно попал в самое сердце имперской столицы.
Странное чувство. Но ничего более нарядного и помпезного я не видел ни в этой жизни, ни в прошлой.
У подъезда толпились слуги в ливреях, ожидая своих господ.
По обочинам дороги стояли многочисленные кареты и несколько автомобилей. Это признак того, что среди гостей были не только аристократы старой закалки, но и те, кто не боится прогресса.
Из открытых двухстворчатых дверей лилась музыка.
«Как тут могла поместиться столичная филармония?» — мелькнула у меня мысль.
Но стоило переступить порог особняка, как я понял: оркестр разместился на хорах, так называемых балконах, расположенных вдоль стен. Такой приём использовался только в залах высшего класса. Только так всё пространство дома могло звучать.
Вальс исполняли потрясающе. Скрипки, виолончели, флейты сливались в едином порыве, заполняя зал волнами чистого, почти осязаемого звука.
Не просто музыка. Это была магия. Искусство.
Первой, кого я увидел среди танцующих на паркете людей, была мама.
Она вальсировала с ректором военно-морской академии Кировым. Мама кружилась в голубом платье из парижского ателье. Оно делало её моложе, элегантнее, словно возвращало на десятилетие назад, во времена, когда отец был ещё жив, а наш род не знал ни бедности, ни унижений.
Чувства боролись во мне.
Радость — потому что она счастлива. Я видел, как легко мама скользит в танце, как смеётся, забывая обо всём.
Настороженность — потому что адмирал Киров слишком часто наведывался к нам в «Новоархангельск» под благовидным предлогом. А теперь… предмет его интереса стал ближе. Гораздо ближе.
Я понимал, что мама слишком очаровательна и мила, чтобы сидеть в четырёх стенах дома. Дети выросли.