Лиза открыла рот, чтобы что-то добавить, но я уже шагал к своему корпусу, прикрывая карман ладонью.
В дверях здания, словно страж, стоял Петрович. Его грубоватое лицо с короткой щетиной было мрачнее тучи за окном.
— Пестов, — буркнул он, перекладывая связку ключей в повреждённую левую руку, — ты чего по лужам шлёпаешь? Всю грязь в коридор занесёшь.
— Постараюсь не занести, Григорий Петрович, — я сделал шаг в сторону, но комендант неожиданно чихнул, и в воздухе запахло мятной настойкой.
— У тебя в общежитии никакой живности не было? — он пристально посмотрел на меня. — А то мой друг из третьего корпуса жаловался. Говорит, если хоть один студент пострадает, его уволят.
В этот момент по спине пробежал холодок не от слов коменданта, а самый настоящий озноб — следующий симптом песчаной лихорадки. Значит, начинается.
— Всё уже решилось. Я был в медицинском корпусе, студенты все живы и здоровы, — поспешно сказал я. — К вечеру, думаю, выпустят.
Лицо Петровича неожиданно просветлело.
— Правда? Ну слава стихиям. Пойду обрадую Федьку, а то он там уже прошение на увольнение пишет.
Он сделал шаг в сторону, но вдруг обернулся.
— И запомни, Пестов: ни кошек, ни собак, а уж тем более… — он многозначительно посмотрел словно сквозь меня, — всяких экзотических тварей. И соседа своего предупреди.
— Обязательно, — я кивнул, чувствуя, как тушканчик в кармане замер, будто понял угрозу.
Петрович, довольно хмыкнув, зашаркал в сторону своего кабинета, а я поспешил в комнату, сжимая в потной ладони ключ.
Два часа… Но с такими симптомами, похоже, у меня есть от силы час.
Дверь щёлкнула, и я ввалился внутрь, тут же запершись на засов.
— Ну что, дружок, — прошептал я, доставая из кармана тушканчика, — тут только ты и я.
Тушканчик, теперь уже сухой и пушистый, носился по столу, словно серебристый вихрь.
— Ну что, Мотя, — пробормотал я, наблюдая, как зверёк в панике мечется между склянками, — успокойся уже.
Мотя?
Ну да ладно, вроде такое имя ему идёт.
Высохшая шёрстка торчала во все стороны, став вдвое больше, чем в мокром состоянии. Зверёк прыгал с чернильницы на стопку книг, с книг — на подоконник, оставляя за собой след из перевёрнутых склянок и смятых бумаг. Его длинные уши хлопали, как паруса, а хвост с пушистой кисточкой на конце выписывал в воздухе замысловатые завитки.
Ну хоть не кусается больше.
Я вздохнул и полез на стол, чтобы открыть узкое окно под самым потолком. Ботинки скользили по деревянной поверхности, а в горле стоял ком, дышать становилось всё тяжелее.
— Мотя, если перевернёшь колбу с кислотой, — процедил ему сквозь зубы, — я тебя лично на шарфик для Тасиных кукол пущу.
Зверёк на мгновение замер, будто понял угрозу, но тут же рванул к следующей стопке бумаг.
Так, симптомы явно проявляются всё быстрее.
Кожа горела, будто меня облили кипятком. Каждый мускул ныл, а под манжетами рубашки уже высыпали красные волдыри: мелкие, но противные, как крапивные ожоги.
— Чёрт, Мотя, мы оба подохнем, если я сейчас не…
С трудом спустившись, разложил на столе всё необходимое. Мотя тут же примчался, уселся перед колбами и уставился на них, будто понимая важность момента.
— Вот видишь, даже ты, — я прервался, чувствуя, как голос садится.
Пришлось готовить противоядие одной дрожащей рукой, держась второй за стол, чтобы не рухнуть.
Исцеляющий… энергетический… ускорение…
Когда я поднёс готовую смесь к губам, Мотя вдруг вскочил мне на плечо и тревожно запищал.
— Всё в порядке, малыш, — хрипло рассмеялся я. — Хотя, кто из нас сейчас больше похож на подопытного?
Горло сразу же сжалось: вкус был отвратительный, я будто глотнул раскалённого песка. Глаза сами собой зажмурились, а в висках застучало. Сознание поплыло.
Последнее, что я увидел перед тем, как сознание уплыло в темноту: зверёк с моего плеча прыгнул на стол.
— Мм… Мотя?
Тёплая пушистая мордочка тыкалась мне в щёку. Я открыл глаза: зверёк сидел рядом, его глаза-бусинки полны беспокойства.
Присел на стул. Меня, похоже, вырубило.
— Всё хорошо, зверёныш, — прошептал я, гладя его по голове. — Теперь твоя очередь.
Когда я поднёс склянку к мордочке, Мотя доверчиво лизнул жидкость.
То, что произошло дальше, заставило меня замереть.
Шёрстка вспыхнула мягким золотистым светом, а глаза засияли, как два маленьких солнца. Он потянулся, встряхнулся и вдруг запрыгнул мне на плечо, тычась носом в щёку.
— Ну вот, — рассмеялся я. — Теперь у меня есть ручной светящийся скрежезуб по имени Мотя.