— Всё, приехали, путешественники! Вот ваш поворот!
Мы увидели заметенный снегом след снегохода, уходящий влево от основной дороги. След пересекал реку и терялся в лесу на высоком берегу Полуя.
— По следу «бурана» пойдете, наверх выберетесь, а там уже и стойбище недалеко. Сам не бывал, но Архип вроде так объяснил! — сказал нам на прощание почтальон.
Василий Игнатьич крепко пожал нам руки и поехал дальше развозить почту по затерянным в тундре поселкам. Вскоре звук двигателя перестал доноситься из-за очередного поворота реки. Мы с Горном вновь остались одни посреди безжизненной снежной пустыни.
— Ну что, пошли? — я посмотрел на друга, тот кивнул, и мы побрели по старому следу «бурана». Продравшись через прибрежные заросли ольхи, мы начали подниматься по крутому склону, поросшему лиственницами. Черные штыки покрытых лишайниками деревьев вонзались в прозрачное морозное небо, стояла звенящая тишина, и скрип лыж, казалось, разносился на сотни метров вокруг. Вскоре Горн снял лыжи и, проваливаясь по пояс в глубокий снег, пошел пешком. Я через какое-то время последовал его примеру — подъем был очень крутой, и тяжелая волокуша тянула назад.
Когда мы уже основательно вспотели, по очереди таща волокушу, подъем закончился. Мы снова встали на лыжи и пошли к видневшемуся вдалеке просвету между деревьями. Лес казался мертвым, не было видно следов зверей, не кричали птицы. Неожиданно мы оказались на неширокой просеке, след «бурана», по которому мы двигались, пересекал ее под прямым углом. Просека была необычной, по всей ее длине шла насыпь, напоминающая железнодорожную.
«Да ну, бред какой-то! — подумал я. — Откуда тут железная дорога? Да и вообще кому могло прийти в голову прорубать здесь лес?»
У Горна тоже не было никаких правдоподобных версий по поводу происхождения странной просеки. Мы перешли ее и снова углубились в безжизненную тайгу. Через некоторое время вновь начался подъем, правда, более пологий, чем от берега Полуя. Лес поредел, и вскоре мы вышли на залитое солнцем снежное поле. То, что открылось нашим глазам, я не забуду, наверное, до конца жизни. Такие картины я представлял себе в детстве, читая книжки про индейцев.
На противоположном конце прогалины, ближе к лесу, возвышались три островерхих чума, из труб поднимался дымок. Вокруг стояли разнообразные нарты, вешала для шкур, повсюду лежали или бродили северные олени. Собаки, привязанные у крайнего чума, заметив нас, принялись громко лаять, вход в чум приоткрылся, и оттуда, пригнувшись, вышел хозяин, крепкий мужчина в малице и меховых чулках, подвязанных яркими лентами. Успокоив собак, он долго смотрел на нас, а потом сделал приглашающий жест рукой. Мы с Горном переглянулись и пошли к чуму. На скуластом лице хозяина не отражалось никаких эмоций, пока он внимательно рассматривал нас, наши лыжи, волокушу. Наконец он сказал:
— В чум проходи. Собаки волнуются…
Мы скинули лыжи, рюкзаки и последовали за неразговорчивым ненцем. Хозяин придержал тяжелый меховой полог, и мы оказались внутри чума. Глаза долго привыкали к полумраку, царившему в жилище. В центре чума стояла печь-буржуйка, в ней потрескивал огонь. Я разглядел нескольких женщин, которые что-то шили слева от входа, и мужчин — они пили чай за низеньким столиком.
— Садись, чай попей! Не стой у входа! — сказал пригласивший нас ненец. Мы опустились на мягкие шкуры, пожилая женщина налила нам по чашке крепкого, очень сладкого чая. Тепло разлилось по телу, стало жарко. Я снял шапку и расстегнул куртку, продолжая осматривать чум. Жилище было большим, метров восемь в диаметре. Каркас состоял из обструганных жердей, покрыт чум был тщательно выделанными и сшитыми оленьими шкурами. Полом служили широкие длинные доски, напротив входа висела полочка, на которой стояли иконы — священное место. Вещей было мало, только на жердях над печкой сохли меховые носки да на сундуке за моей спиной лежали аккуратно свернутые арканы.
Пока я рассматривал чум, хозяйка налила нам еще по чашке чая. Остальные обитатели чума не обращали на нас ни малейшего внимания. Мужчины о чем-то тихо переговаривались на своем языке, женщины продолжали шить. Я пытался задавать вопросы, ненцы отвечали односложно и тут же возвращались к своим делам. Разговор не клеился. Я неожиданно понял, что нас пустили просто обогреться с дороги, как пустили бы любого путника, и сейчас хозяева ждали, когда мы поблагодарим и отправимся дальше. У меня не хватало духу сказать, что идти нам некуда, мы несколько дней добирались до этого чума и мы хотим остаться здесь, чтобы изучать культуру оленеводов. Я, честно говоря, не ожидал такого приема: в Монголии и Средней Азии, где мне приходилось работать раньше, было намного проще вступать в контакт с местными жителями. Я вспомнил слова Архипа, с надеждой посмотрел на Горна, но друг только беспомощно пожал плечами. Я вздохнул и собрался уже попрощаться с хозяевами, чтобы идти дальше, искать другое, более гостеприимное стойбище. Тем временем хозяйка налила мне уже пятую по счету чашку чая.