В комнате было холодно. Огня не разжигали. Снаружи завывал ветер.
После памятной дуэли прошло три дня – сегодня было утро вторника. Сэр Эндрю все время лежал в постели, оставаясь нежеланным, немилым гостем, а леди Мэри неотлучно была при нем. Еду ей приносили в комнату; с того фатального утра я почти не виделась с ней. Но я не думала, что мальчишка в достаточной мере пришел в себя, чтобы решиться на переезд, даже и в карете. Во всяком случае, Гэвин не был бы Гэвином, если бы его это заботило. Что за план он придумал теперь?
Раздался легкий стук в дверь, и в комнату ворвался Рэндэлл, не ожидая приглашения войти.
– Еще в кровати? – зашумел он. – Поторопись, Дамарис. Что ты наденешь? На улице страшный холод. Шерстяное платье, я думаю, и твою самую теплую накидку. Господи боже, что за тоскливые одежды! Когда мы доберемся до Лондона, мы посмотрим, что можно сделать.
– Рэндэлл, присядь на минутку и расскажи по порядку. Что произошло?
– Мы уезжаем, – ответил он. – Ради бога, Дамарис, я никогда такого не видел – исключительно бессердечно, я бы сказал. Как только ты отправилась вчера вечером к себе, Гамильтон приказал готовить карету для Эндрю. Но парнишка не так плох, – добавил он едва ли не с завистью. – В любом случае сошел, вниз на своих двоих. А потом сел в карету и укатил!
Он снова принялся шагать по комнате.
– Поторопись, ну что ты?
– Я не могу одеться, пока ты здесь стоишь, – пробормотала я.
Рэндэлл подарил мне бессмысленный взгляд, потом до него дошло.
– О, черт, ну конечно. В таком случае я ухожу.
Я торопливо одевалась, зубы мои стучали от холода. Бетти, упаковав мои вещи, принесла мне завтрак. Я не могла есть, но горячий чай немного согрел мое озябшее тело. Но на мой замерзший мозг он не оказал никакого влияния.
Я еще не успела застегнуть все пуговички на своих ботинках, когда за моим багажом пришел Иан. Он был одет для улицы: в грубую шерстяную накидку с крючками – так одевались многие крестьяне. Я поняла, что нас повезет он.
В то утро солнца на небе не было. Когда я добралась до заднего двора, я попала в мертвый серый мир. Я быстро прошла к карете, надеясь укрыться в ней от ветра, и вдруг застыла на месте. В коляске уже кто-то был. В окне виднелось встревоженное розовое личико миссис Кэннон. За ним рисовался профиль Аннабель.
Я шагнула назад, натянув складки своей мантильи и перекрестив их на груди. Мне следовало этого ожидать. Это все время было желанием Гэвина.
Дверь дома рывком распахнулась, и вышел Рэндэлл. Он посмотрел на грозное небо и застонал:
– Слово даю, снег пойдет еще до вечера. А мне придется ехать верхом! Какого черта...
Подошел грум, ведя под уздцы его лошадь, и Рэндэлл выругался, погружая себя в седло. Появился Иан с тяжелым коробом, который он взгромоздил на крышу кареты и привязал веревками. Я заметила, что его лицо мрачнее, чем обычно. Но в то утро моя голова работала слишком медленно. Я уже поставила было ногу на ступеньку кареты, прежде чем кое о чем догадаться.
– Иан, – сказала я. – Когда ты собираешься вернуться сюда?
– Через неделю, мисс. Мне придется остаться в Эдинбурге.
Его деревянное лицо не изменило своего выражения, но взгляд был умоляющим.
– Я знать не знаю, мисс, что здесь затевается, но он отсылает всех – вас, и молоденькую девчонку, и старуху, и меня. Похоже на то, что...
Он замолчал, словно боялся говорить дальше.
– Что ж, – произнесла я. – Бетти не может здесь оставаться. Я посмотрю, что можно сделать.
Тут дверь, хлопнув, отворилась, и во двор выбежала Бетти. Она была одета в темную накидку, капюшон был плотно натянут на ее кудри, и она несла с собой коробку.
– О, Иан, мисс, я тоже еду! – воскликнула она, подбегая к нам. – Я буду горничной молодой леди.
Иан, подсадив свою любимую в карету так, словно она была знатной леди, посмотрел на меня:
– Хозяин хотел сначала поговорить с вами, мисс.
У меня не было никакого желания говорить с ним. Мне не хотелось ни видеть его, ни слышать его голос – этот низкий, грубый голос, который был столь незабываем и который был так не похож на голоса других мужчин. Но... Вскоре во двор вышел Гэвин.
Его голова была непокрыта. Ветер трепал его темные волосы и раздувал складки его килта. Повязки, которую он носил на протяжении трех дней, видно не было, его руку поддерживал плед, перекинутый через одно плечо и закрепленный простой серебряной брошью. Он шагал, словно Сатана среди ярости небес, широким свободным шагом и с высокомерно вскинутой головой; и я подумала, сколько лет понадобится мне теперь, чтобы изгнать из своей памяти этот образ.
– Что ты думаешь о погоде? – крикнул он Иану, который уже сидел на козлах.
Иан покачал головой, и хозяин кивнул:
– Ты должен гнать что есть мочи. Вам нужно добраться до Данкелда до того, как пойдет снег, – если, конечно, это возможно.
Затем он повернулся ко мне. Он старался не встретиться со мной взглядом; его глаза перебежали от моего рта на мои волосы, а потом уклонились в сторону.
– Если все пойдет удачно, вы доберетесь до Данкелда сегодня же к вечеру, а завтра будете в Эдинбурге. Там вы остановитесь в доме моего поверенного. Проследите, чтобы он получил вот это.
Я взяла пакет, который он мне подал. Это был маленький, туго перевязанный бечевкой пакет, который, судя по всему, содержал в себе письма. Вместе с ним хозяин вручил мне тяжелый кожаный кошелек.
Четырьмя часами позже мы во весь дух приближались к Каслтону. Путешествие в Блэктауэр показалось мне изматывающе тяжелым, но нынешнее было сущей пыткой. Хотя окна в нашей карете были плотно закрыты, холод становился все сильнее, а свинцовая темнота неба походила на сумерки. Снег все еще медлил. Отдельные нежные хлопья лениво кружили в воздухе, тая на окне; но сильного снегопада пока не было.
Напряжение тряской езды начало сказываться на Аннабель. Я не обращала внимания на постоянные вздохи миссис Кэннон; она была так обложена подушками, что не могла так уж сильно страдать. Но я беспокоилась о девушке: она была бледна, а ее личико вытянулось. Однако я оценила ее мужество. С самого начала пути она не произнесла ни слова жалобы. Я наклонилась вперед, чтобы поговорить с ней:
– Уже не так долго, Аннабель. Мы остановимся пообедать, и я уверена, что у тебя будет время отдохнуть.
Она взглянула на меня, потом в сторону и с холодной неторопливостью отвернулась. Я не винила ее. Не было сомнений в том, что она полагала свое юное сердце разбитым. Я знала, что на самом деле оно невредимо, иначе она не была бы такой злой. Когда что-то разбивается, силы покидают тебя, внутри не остается ничего, кроме пустоты.
На фоне темного окна резко выделялся профиль Аннабель, и в нем была какая-то странная взрослость. Она больше не выглядела ребенком. Она выглядела как... в моем сознании всплывали какие-то обрывки воспоминаний. Сначала я думала, что меня напугало то, что она стала похожа на своего отца, но стоило мне сравнить черты девушки, сидящей напротив меня, с теми, которые навечно запечатлелись в моей памяти, как я сразу поняла, что в них не было настоящего сходства.
Неожиданный порыв ветра бросил в стекло пригоршню белых хлопьев. Обернувшись, я увидела Рэндэлла, трусившего за каретой. Я скорее догадалась, чем узнала, что это был Рэндэлл; очертаниями его фигура была похожа на узел с тряпьем, а его лицо было скрыто за шарфами и платками. Он выглядел удивительно жалким.
Я почувствовала себя больной. Мои веки отяжелели. Я была так утомлена, что даже тряска кареты едва ли могла заставить меня бодрствовать. Мои глаза закрылись. И воспоминание тайком проскользнуло в сонную пустоту сознания.
Оно толчком разбудило меня, я выпрямилась на сиденье, у меня перехватило дух. Мои руки поднялись к горлу и ухватились за завязки моей накидки, словно бы они, а не мои собственные мысли душили, не давали впустить воздух в легкие. Это невозможно, думала я в ужасе. И тем не менее...
Если это было правдой, это так многое объясняло! Приезд Эллиотов в Глендэрри и их странный интерес к хозяину; и тот черный момент моей жизни на продуваемом ветрами утесе, где я боролась за свою жизнь, схватившись за невидимую руку; о да, и даже загадочный смех Ангуса, и печальная старинная баллада...