— Я в ваших краях уже года три как не бывал, — налив себе еще, Паси вопросительно посмотрел на телохранителей. — Может просветите, что у вас там такое струсилось? Струсилось?.. Стряслось! Что стряслось?
— Те, кому Вечная Война не по душе пришлась, — начал объяснять за них Тадеуш, — и раньше сбегали с фронта. Они уходили на юг, где зимы полегче. Некоторые занимались разбоем, кто-то шел в наемники. Кому везло – возвращались к нормальной жизни. Но по большей части этих умалишенных никто не воспринимал всерьез, и они нищенствовали по городам, милостыню просили. А потом что-то случилось…
— У них появился лидер, — вставил Каетан.
— Скорее всего, — продолжил Тадеуш. — Дезертиры и раньше собирались в банды, но около года, может быть двух, назад все изменилось. Они перестали враждовать друг с другом, драться за территории, стали объединяться.
— Называют себя Свободными клинками, — Влодек, наконец, сдался и потянулся за стаканом. — Эти уроды организовали самую настоящую армию преступников. Захватывают города один за другим.
— Что, прямо штурмом? — Паси удивленно изогнул бровь.
— Да каким штурмом? Нет, в тихую. Действуют скрытно, но силу применять не боятся. Они уже никого не боятся. Шантаж, подкуп, пытки и убийства. Эти бешеные захватывают власть любыми доступными методами. Замостье был последним городом к югу от Варшавы, который они забрали себе.
— Дайте угадаю. А твой отец, значит, был против? — Паси посмотрел на Тадеуша.
— Он не захотел выносить нужные им приговоры, — кивнул тот.
— И раз титул пожизненный, то было проще всего эту жизнь укоротить, чтобы назначить своего человека?
— Так поступают разумные люди, — ответил за него Влодек, сделав большой глоток. — Ваши же свои мозги давным-давно на Вечной Войне растеряли. Они убили господина Войтека прилюдно, на городской площади. Отрезали ему голову. Не отрубили, а отрезали. Как какой-то паршивой овце.
— Влодек… — Каетан посмотрел на него с осуждением.
— И во всеуслышание объявили, — не обратив на это внимания продолжал Влодек, — что убьют всех мужчин его рода. Будь то взрослые или младенцы. Сказали, что навсегда вырежут фамилию Голд из истории Польши. Так что да, уж лучше Война, где есть правила и порядки, чем лесные людоеды и ваши чертовы дезертиры.
— Спорить не буду, — Паси поднял руки в жесте капитуляции. — Скажу только, что МОИХ там точно нет. Я себя уже давно северянином не считаю. У меня больше нет родины. Только временные места проживания. И вообще, мне пора в койку. Нужно дать доске от меня отдохнуть. Завтра будет длинный день.
Паси встал из-за стола, взвалил на плечо котомку и, пошатываясь побрел к лестнице на второй этаж. Поднимаясь по ней, он мурлыкал себе под нос веселую песенку, периодически хихикая, но как только убедился, что его больше никто не видит, тут же кардинально изменил свое поведение. Глуповатая ухмылка слетела с его лица, походка стала твердой, а глаза – ясными. Без зрителей больше не было нужды и в спектакле.
Зайдя во вторую с конца комнату, он закрыл за собой дверь и, как рекомендовал трактирщик, подпер ее стулом. Когда бежишь не первый десяток лет, такое понятие как излишняя осторожность попросту перестает существовать. Затем он скинул на пол рога, рубаху с бахромой, и деревянною доску. После чего рухнул на кровать и моментально погрузился в сон.
***
— Гасатур, покажи мне дорогу…
В первичном хаосе мира снов Паси чувствовал себя как дома. Он пропускал мимо весь поток красок и форм, призванных отвлечь его сознание, утянуть в бездонный омут сновидений, и концентрировался лишь на одном – цвете цыплячьего пуха. Он искал фигуру, облаченную в ярко-желтый плащ и нашел ее. Повинуясь парадоксальным законам мира снов, она, как и всегда, стояла там, за гранью возможностей и вероятностей, видимая из любого уголка реальности, но только если ты смотришь в нужную сторону.
— Гасатур, покажи мне дорогу… — повторил Паси и пошел к фигуре. Он загребал ногами вязкий пол трактира, спускался по лестнице, утопая в каждой ступеньке, словно в зыбучих песках. Он продвигался все глубже и глубже в первородный хаос, не сводя мысленного взгляда с желтого плаща. С черного пятна, обрамленного капюшоном. Он смотрел в Бездну, в самые ее недра, а она смотрела в него.